Морис Монтегю - Король без трона. Кадеты империатрицы

Неподалеку они наткнулись на целую груду тел, внизу лежал Гранлис, а на его ногах наискось Иммармон и Тэ, как бы до последней минуты защищавшие его своими телами. Наткнувшись на эту груду, кадеты быстро, как один человек, соскочили с коней и кинулись туда.

Невантер и Рантиньи поспешили высвободить Гранлиса, Орсимон и Мартенсар приподнимали Иммармона, тогда как Новар и Микеле хлопотали около де Тэ.

И каждая группа тревожно осматривала и обследовала найденного товарища.

— Он жив! Он дышит! — трепетно крикнул Новар.

Но за ними раздались скорбно-тревожные возгласы Орсимона и Мартенсара:

— Жак д’Иммармон скончался!

Иммармона, равно как и его кузена Жана, тщательно обыскали, и их последние реликвии были переданы Микеле. Снова были позваны санитары для перенесения раненых в походный госпиталь. Орсимон сопровождал их. Остальные же остались, чтобы предать земле останки своих двух друзей, своих несчастных товарищей и братьев по оружию. Микеле, обыкновенно мужественный и сдержанный, обратился к ним с последним, прощальным словом. Но и он не мог скрыть свое душевное волнение: его выдавал взволнованный, прерывистый голос и слезы, туманившие его глаза.

— Иммармон, Прюнже, капитаны! — сказал он. — Ваш день был краток. Вы умерли на двадцать пятом году, в день доблестной победы. Знайте и верьте, братья, что вами восхищаются и горько оплакивают вас все солдаты Франции. Мир праху вашему и вечная, вечная память!

Вскоре маленький земляной холмик прикрыл собой тела двух юношей-жертв, в жилах которых текла одна и та же кровь.

Вырос холмик и прикрыл собой то, что еще накануне было полно жизни, прикрыл так плохо оцененную преданность, самопожертвование, все их надежды, все чувства любви и ненависти, которыми бились их сердца.

Наступил вечер, кошмарный вечер на поле битвы после сражения, когда оно сплошь было усеяно трупами убитых людей и павших коней, напоивших своей кровью землю, а воздух — острым запахом этой пролитой крови и смрадом начинающегося разложения.

Время от времени раздавалось жалобное и продолжительное предсмертное ржание издыхающего коня. Кое-где растерянно метался конь, тщетно разыскивая своего хозяина.

Пронесся порыв ветра, но в этой трагической обстановке он казался воплем тысячи измученных душ. Санитаров было мало, рук не хватало. Уборка раненых шла медленно. И многими-многими из них пришлось пожертвовать из-за физической невозможности своевременно подать помощь.

Взошла бледная, холодная луна; равнодушным оком окинула она поле человеческих бедствий и отразилась как в зеркале в блестящих доспехах безжизненно распростертого кирасира. Воронье и коршуны жадно закружились стаями над своей богатой добычей. Волки с тихим, протяжным воем показались на опушке леса.

Грустные и понурые кадеты возвращались шагом к месту стоянки. День был куплен, но какой тяжелой ценой!

Они разыскали дом, куда поместили Гранлиса и де Тэ. Жилище принадлежало богатому горожанину, оба раненых лежали на мягких, удобных и чистых кроватях. Кадеты решили расположиться тут же, чтобы не расставаться со своими товарищами. Армии для отдыха был разрешен двухдневный отпуск.

Потом было объявлено новое перемирие, чтобы дать время подготовить свидание императоров в Тильзите, так как общим желанием как императора Александра, так и прусского короля были скорейшее прекращение войны и заключение мира.

Гранлис всю ночь промотался в лихорадочном жару и бреду. Он был сильно ранен саблей в плечо, а кроме того, получил три колотых раны в грудь.

Раны графа де Тэ были еще серьезнее: в нем застряли две пули — одна в боку, другая в бедре, и глубокий шрам бороздил его лоб. Он не двигался и даже не стонал, его положение казалось вполне безнадежным. По крайней мере, лучший хирург после тщательного осмотра обоих храбрецов сделал гримасу и сказал Орсимону, находившемуся в ту минуту при раненых:

— Плохо дело; белокурый-то еще, пожалуй, выкарабкается, а брюнет того… мало надежды… хотя… как знать… организм-то у него могучий и притом он так молод… Бывали случаи, что цеплялись за жизнь и выбивались на свет божий и из худших положений.

Он наложил необходимые повязки, операцию же отложил на следующий день, после чего поспешил к другим страдальцам.

К ночи пришел Микеле и сменил Орсимона.

Наступила ночь. Микеле расположился в кресле и собирался читать книгу, взятую из библиотеки хозяина дома. Но ему не читалось. Он вздрогнул и подошел к окну. Все небо было залито ярким заревом горящего города.

«А что, как огонь да перекинется сюда? — подумал Микеле с тревогой. — Что я тогда сделаю с двумя тяжелоранеными на руках?»

Он снова подошел к больным и стал с грустью вглядываться в их страдальческие лица.

Со времени сражения при Эйлау первоначальная вражда кадетов, строго разграничившая их на две партии — роялистов и имперцев, — исчезла бесследно. Ее сменила горячая, тесная дружба. Ужас пережитых треволнений бесследно вытеснил былую рознь.

В тот тяжкий день Гранлис привлек к себе все сердца, всех покрыл своей безумной отвагой, своим неподдельным геройством. Наконец сегодня, в этот только что истекший тяжелый день, он снова доказал свое мужество, свою неустрашимость.

Вдруг Гранлис поднялся на кровати, широко раскрыл глаза, посмотрел блуждающим взглядом по сторонам и отрывисто кинул:

— Пить!

Микеле поспешил исполнить его желание.

— Благодарю! — промолвил Гранлис более твердым голосом. Потом он пристально взглянул на того, кто за ними ухаживал, его взгляд заметно прояснился, и он произнес: — Э, это вы… Микеле… Я рад!.. Если бы спросили о моем желании… я выбрал бы именно вас…

Он задыхался, слова вылетали со зловещим свистом, и грудь его тяжело вздымалась при каждом слове.

— Замолчите, бога ради! — мягко промолвил Микеле. — Мы еще успеем наговориться, а теперь вам необходим абсолютный покой.

Но больной упрямо остался полулежать на поднятом локте, пытливо осматриваясь по сторонам.

— Кто это? — шепотом спросил он, показывая глазами на вторую кровать с безжизненно распростертой фигурой.

— Граф де Тэ.

— А!.. Мне кажется, что он очень плох… Он… погиб?..

— Неизвестно…

— Понимаю!..

Гранлис стал снова задыхаться, ловить дыхание… Наконец он справился со своим волнением и снова заговорил:

— Иммармон?..

Микеле опустил голову.

— Прюнже?..

То же молчание последовало в ответ.

— Убиты? — задыхаясь, прошептал Гранлис.

— Да.

— Какой ужас!

Он замолчал, охвативши голову руками.

Тяжкие, горькие мысли неслись, теснились, сталкивались в его больном, лихорадочном мозгу, казалось, готовы были разнести его голову на части…