Морис Монтегю - Король без трона. Кадеты империатрицы

— Я? В мои годы и при моем горе отказываются от всего на свете, ищут только мрака, чтобы укрыться в нем от посторонних взглядов, плакать на свободе и вспоминать былое. Я испрошу у своей тетки де Конши, настоятельницы монастыря кармелиток, занять одну из келий вверенного ей монастыря. Эта келья заменит мне могилу.

— Ах, так, значит, и вы покидаете меня?

Мать невольно вздрогнула: столько глубокого трагизма звучало в этом возгласе Изабеллы.

— Я не покидаю тебя. Если хочешь, то уйдем туда вместе.

— Нет! — резко промолвила молодая девушка. — Я не верю больше в Бога.

— Изабелла, дитя мое!..

— Что делать! Это так, и я признаюсь вам в этом. Я не верю больше в Бога, беспощадно мучающего Свои несчастные творения. Поэтому меня не привлекает к себе ни монастырская тишина, ни сень креста. Я знаю, что там мне не найти покоя. Но есть нечто иное… больше… и лучше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Удалитесь, матушка, в монастырь, молитесь и плачьте там, предавайтесь своим воспоминаниям в тиши монастырских стен, до которых не доходят отзвуки мятущегося мира. И простите меня, если вам придется прибавить к вашему списку еще одно имя… Вы так много страдали, матушка, что это лишь слегка усилит ваше горе… Простите меня заранее, но каждый по-своему уходит из жизни.

— Изабелла, что ты говоришь? Одумайся! Я ручаюсь, что время все загладит.

— Полно, матушка, — прервала ее Изабелла, — полно! Я слишком измучена, слишком потрясена жизнью. Во мне накопилось слишком много возмущения и горечи. И потом… меня изгрызут упреки совести… Бедный Жак!.. Бедный Жан!.. И тот… другой!..

— Ах, это имя!

— Почему бы не упоминать о нем? Я чувствую, что и он также умер… Все погибли, все ушли из жизни, кого я любила, кем дорожила… В моем сердце образовалась такая странная пустота, что оно жаждет только одного — небытия. Я не размениваюсь и не торгуюсь. Партия проиграна, и я плачу своей жизнью.

— Послушай, Изабелла!..

— О матушка, не все ли одно: монастырь или могила?

Мать молча склонила голову.

Водворилось тяжелое молчание. Обе женщины погрузились в свои скорбные думы. Изабелла первая нарушила молчание.

— Подумайте, матушка, — начала она прерывистым шепотом, — вглядитесь хорошенько!.. Видели ли вы там, в грязи и в крови, эти несчастные фигуры, корчащиеся в муках агонии?.. Жак… Жан… и он!.. Видите ли вы, как они роют землю своими пальцами, сведенными судорогой страдания! Слышите ли вы их стоны?!. Читаете ли вы их последние скорбные мысли?..

— Замолчи, замолчи! Я не могу больше слушать! — взмолилась несчастная мать, прижимая руки к ушам, закрывая глаза от безмерного ужаса. — Замолчи! — простонала она. — Не пытай меня! Я и так постоянно вижу их перед собой! Я и так не имею минуты забвения!

— Вот видите?! Разве же мыслимо жить под вечным гнетом таких воспоминаний? Разве хватит на это сил человеческих? И потом, кроме того, эпоха уж слишком гнусна! Лучше уйти, сохраняя свое достоинство. Видите ли, матушка, мы пережили себя.

Она улыбалась, но эта грязная шутка, произнесенная юными устами, казалась еще трагичнее, чем все вопли отчаяния.

— Пусть так, Изабелла, — решительно промолвила госпожа д’Иммармон. — Я отказываюсь от своего намерения: я буду жить для тебя.

— О нет, матушка, — быстро возразила молодая девушка. — Это излишне, я не приму вашей жертвы, тем более что я не в силах обещать вам то же.

Госпожа д’Иммармон, к сожалению, не придала особенной веры словам своей непокорной дочери. Она рассчитывала на то, что время излечит это юное сердце.

В этот вечер они сидели вместе, долго-долго беседуя… вспоминая… окруженные дорогими им скорбными, окровавленными призраками убитых.

Изабелла, вероятно, недолго пробыла в своей комнате. Она сошла вниз, в подземелье, по шатающимся, полуистлевшим от времени ступеням, слабо освещая свой путь потайным фонарем. Должно быть, она долго блуждала по извилистым переходам, пока не обессилела. Тогда она просто села на землю, чтобы отдохнуть и… умереть.

Все это — предположения. Известно лишь то, что поутру постель молодой девушки оказалась несмятой. Госпожа д’Иммармон сразу почуяла страшную истину. Она совершенно обезумела от отчаяния: ведь она теряла последнее дорогое, родное ей существо, связывавшее ее с жизнью. В это мгновение она увидела, что скорбь не имеет пределов, что каждое новое горе усугубляет и удесятеряет силу прежних страданий.

По всему парку, в окрестности, к реке были посланы люди на розыски. Изабелла д’Иммармон вторично пропала из стен старого замка Депли. Но на этот раз все поиски оказались тщетными: ее не нашли ни живой, ни мертвой.

Месяц спустя несчастная вдова и трижды осиротевшая мать, госпожа д’Иммармон, поступила в строжайший монастырь кармелиток и произнесла монашеский обет, освободить от которого была не в силах ни одна земная власть. Она еще долго прожила, замкнувшись от света, и умерла в глубокой старости, в 1835 году.

По странной случайности, как раз в это время старый замок Депли перешел к новому владельцу, занявшемуся тщательным ремонтом старого здания, с чердаков до подземелья включительно. Закипела работа; в старые подземелья спустилась артель рабочих, с ломами, заступами, яркими фонарями, и в одной из ниш был найден распростертый женский скелет, на котором еще кое-где уцелели обрывки полуистлевшей одежды да остались неприкосновенными чудные, густые, темные волосы. Около черепа валялась тоненькая золотая цепочка с золотым медальоном и надписью: «Изабелла д’Иммармон. 1802 г.».

О грустной находке было тотчас же доложено последнему отпрыску рода герцогов Юржель и д’Иммармон. Он тотчас же распорядился о пышном погребении останков в компьенском фамильном склепе и внес крупный вклад за содержание в порядке нового мавзолея.

Так трагично кончилась судьба одной из красивейших и достойнейших молодых девушек Франции эпохи империи. Но эта эпоха так изобиловала бурными и драматическими эпизодами, что смерть — как бы трагична она ни была — проходила бесследно, как бесследно забывалась она даже самыми близкими.

Однажды утром, две недели спустя после торжественного дня ликования в Париже, Рене сказала Борану:

— Отец, я больше не в силах терпеть… Я только что прочла о том, что раненых везут во Францию через Потсдам, Магдебург, Франкфурт и Майнц. Умоляю вас, отец, отпустите меня! Дайте мне немножко денег на дорогу и отпустите. Я чувствую, что сумею разыскать и спасти его.

Боран задумчиво тряхнул головой, подумал несколько мгновений, глубоко вздохнул и просто сказал:

— Поедем!..

— О, благодарю вас, отец, благодарю! Какой вы добрый!.. Мы поедем вместе!.. Я чувствую, что он нас ждет… зовет нас… Ведь у него теперь никого нет, кроме нас!..