Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

Верно, что я вкалывала, не щадя себя, чтобы стать той, какой стала, но у меня также сложилось впечатление, будто успех пришел ко мне слишком легко, даже, можно сказать, изумительно легко. Не прошло и года, как я стала брать первые уроки пения в Неаполе, а нам с матерью платили там за все про все пятьдесят фунтов стерлингов в год, как итальянская опера в Мадриде предложила стать у них примадонной с гонораром в шесть тысяч фунтов стерлингов за трехлетний контракт. Ну а потом посыпались и другие предложения от оперных театров в разных европейских странах, но я все их отвергла без малейшего сожаления.

Если я хотела петь, то пела прекрасно. Когда мне нужно было преодолевать невзгоды, я делала это смело и решительно.

Ну а если что и делала не так, то лишь потому, что особо не старалась — иногда из-за того, что меня заставляли поступаться своими привычками и не давать выхода бурлящим страстям по более высшим соображениям. Так, к примеру, я вообще-то неплохо играла на пианино, но сравняться с Кэтрин в этом, уверена, никак не могла. У меня в душе не было необходимого чувства отрешенности, некоторой замкнутости в своем духовном мире. Но зато я могла выражать своим чувства телодвижениями и мимикой лица. Все восхищались моим исполнением пластических поз.

Я не могла поступать иначе, ведь во мне был сокрыт талант актрисы, и мне хотелось чувствовать себя удовлетворенной. Ну разве я в чем-то виновата в том, что с ходу понимала, чего от меня хотят? И кто защитил бы меня, если бы я не научилась сдерживать свой темперамент. Но я приучила свое сердце притягивать к себе сердца других. Не раз я видела, как королева, стараясь оттеснить короля при решении кое-каких государственных вопросов, натягивала, а затем разглаживала на руках длинные белые перчатки. Королю нравились женские ручки в белых длинных перчатках. Но я подобные фокусы не выкидывала, поскольку нужды в том не было. Ублажить кого-то и без таких штучек нетрудно. Не важно как, но научиться этому труда не составляет. Там, где меня очень внимательно изучают, мой говор сразу же выдает мое низкое происхождение, а также и правописание, хоть я старалась, как могла, научиться правильно писать и говорить. Но как тут не крути, все же нужно сказать следующее: если бы я не любила так сильно свою мать, то безо всякого сомнения ничем не проявила бы свое простонародное деревенское происхождение и говорила бы по-английски отчетливо и ясно. Как я уже сказала, долгое время я всегда поступала так, как мне хотелось в душе.

Болтали, будто я бесстыдно вертела хвостом перед любым — перед мужем, неаполитанской королевой и перед другими аристократами из высшего света, кто мог быть полезен мне в Неаполе, ну и, наконец, перед своим возлюбленным. Да, я вертелась перед ними и приукрашивала их доблести и достоинства. Но и мною вертели, как хотели. Мистер Ромней как-то сказал, что я гений, и стоит мне лишь занять нужную позу — картина готова, дальше остается только подрисовать кое-что да подретушировать. Мой муж считал меня живым воплощением всех его ваз и статуй, всей красоты, которой он восхищался и поклонялся, красоты ожившей. Ну а мой возлюбленный искренне считал меня верхом женского совершенства. Он называл меня святой и всем говорил, что я его божество. Мать моя все время твердила мне, что я самая великолепная женщина в мире. Ну да что там говорить — все считали меня первой красавицей нашего времени.

Для моей натуры такие слова никак не подходили бы. Но в этом моей вины нет. И даже когда я считала себя самой красивой, у меня все же был один недостаток: маленький, скошенный подбородок. Кроме того, даже в молодости фигура у меня была несколько полновата. Да я пила, но не для того, чтобы поднять настроение, а потому что иногда сердилась и раздражалась и знала, что меня станут упрекать, даже, может быть, отворачиваться. Мне частенько хотелось есть, я всегда чего-то жаждала и домогалась. Как-то раз я заметила, что мой подбородок тяжелеет. Однажды душной ночью, когда я ворочалась в постели и не могла заснуть, я почувствовала тяжесть в чреве и подумала: а не толстею ли я, не раздаюсь ли в талии. Если я утрачу свою красоту, свой надежный щит, то все начнут смеяться надо мной и всячески издеваться.

Все говорили, какой бесформенной и безобразной я стала. Почему-то считается, что я слишком много болтала. Должна заметить: у меня всегда было, что сказать. Жизнь у меня мчалась с быстротой молнии. А потом все как-то разом выдохлось. Мои хулители, вне всякого сомнения, радовались, узнав, что под конец жизни я замолкла.

Теперь-то мне и говорить особо не о чем, а вам, может, все кажется, что есть о чем вести разговор.

Если бы он жил, я была бы вполне счастлива. Но он погиб, одержав самую великую победу, которую от него все ждали. Он умер с моим именем на устах, завещав своей дочери и мне все, что получил от короля и от всей страны. Но мне не дали ничего, никакой пенсии. Меня и моего ребенка даже не позвали на его похороны, самые пышные и торжественные, когда-либо устраиваемые в Англии. Весь народ заливался слезами. Но я не могу избавиться от мысли, будто кое-кому стало легче от того, что он погиб на самой вершине своей славы, что он не дожил до жизни простого смертного, вместе со мной, с нашим ребенком и с будущими нашими детьми. Поскольку я настроилась иметь и других детей, столько, сколько могла бы родить, сколько мне могла бы дать их наша любовь. Когда мой возлюбленный погиб, я ничего не просила, не вымаливала и ни на что не жаловалась. А затем увидела, что никто не хочет помочь мне — такая уж мне выпала доля: всегда запутаться, попасть черт-те во что и сделаться обузой каждому.

Когда мой возлюбленный разжал в последний раз мои объятия и отплыл к Трафальгару, после его отъезда я ни разу не обняла ни одного мужчину. Теперь мои недоброжелатели, может и сожалеют, что не в состоянии обвинить меня в прелюбодеянии. Нет у них и зацепки, чтобы выставить меня в качестве корыстной жадины, хоть им и не терпится пустить по кругу эту клевету. О деньгах я никогда не думала, ну разве только как потратить их или какие подарки купить. Меня никогда не прельщала идея вести беззаботную обеспеченную жизнь, я вполне удовлетворялась жизнью в скромных условиях или даже в бедности, но только вместе с тем, кого люблю. Иногда мне приходит на ум мысль о совершенно иной жизни, нежели та, которую я прожила. Я не возражала бы даже быть не такой красивой, пока оставалась на виду. Не возражала бы и быть толстой пожилой женщиной, тяжело поднимающейся по ступенькам церкви в конце своей жизни, что вообще-то не так уж и печально.

Людям, в конце концов, будет стыдно за то, что они так грубо и бессердечно отзывались обо мне. Наступит день, и они увидят, что оскорбляли и поносили трагическую личность.