Николай Алексеев-Кунгурцев - Розы и тернии

— Ну, вот-вот! И ладно! Пойдем присядем в сторонке, ты мне все и перескажешь: я — человек не молоденький, пожил, слава богу, всякое видал — коли что, завсегда совет могу добрый дать… — говорил Елизар Маркович, проходя с Никитою от ворот к более отдаленной части двора…

Его маленькие хитрые глаза так и горели от любопытства: старик любил знать все тайны холопей и умел их чрезвычайно ловко выпытывать. Старые холопы говорили, что ключник имел обыкновение передавать тишком князю все, что узнавал, и результатом этого бывала зачастую господская немилость, обрушавшаяся, как снег, на голову ничего не подозревавшего холопа. Этому, однако, не все верили: больно уж ласков бывал Елизар Маркович!

— Сказ мой недолог, — начал Никита. — Видал, чай, парнишка ко мне намедни приехал?

— Как не видать! Смазливый такой мальчонка, в Москве таких мало увидишь…

— Ну, какое там! — ответил видимо польщенный Никита. — Так себе, ничего парень… Брат он мой младший…

— А! То-то он с тобою лицом схож!.. Погулять в нашем граде стольном хочет?

— Где! До гулянья ли? Просить меня он прислан матушкой — в деревне она живет.

— Просить?

— Да… Прислала она мне памятку маленькую, пономарь настрочил — слезно просит помочь ей. Нужда, говорит, заела, день прошел — Бога благодарим, что с голодухи ноги не протянули. Еще тут подати тоже… Словом, ложись в гроб да помирай! От вестей таких, Елизар Маркыч, инда сердце мое в груди поворачивается!..

— Гмм… Верю, верю! Как не верить? — пробормотал ключник.

Никита понурился и молчал.

— А чем я помочь могу? — вскричал он потом с отчаяньем.

— Гмм…

— Ходил к Безземельному совета просить…

— Ну и что ж он? — быстро спросил старик.

— Дома его не застал.

— Гм… — опять промычал ключник. Потом, взглянув искоса на Никиту, прибавил: — Разве вот что…

— Что? — встрепенулся тот.

— Дело твое, паренек, совсем дрянь ведь?

— Чего хуже!

— Посоветую тебе кое-что, только по нраву ли придется — не знаю.

— Придется! Наверное придется, только б денег добыть.

— Проси Фому Фомича в кабалу тебя взять…

— В кабалу! В рабы, стало быть! — отступая на шаг от Елизара Марковича, вскричал парень.

— Тише, тише! Чего ты испужался? Эка страсть кабала! И получше тебя люди идут в нее! В рабы! В какие рабы! Кто тебя неволит к тому? В кабальные, говорят, в служилые. Выдашь ты на себя запись кабальную, получишь денежки, отошлешь их матери и заживешь себе на службе господской, как теперь живешь… Не в рабы продаешь себя, просто деньги в долг берешь, а за рост по ним служишь… А ты испужался! Эх, глупенек еще! Уж так и быть, больно полюбил я тебя: хочешь, сам с князь-боярином за тебя поговорю? Много он не даст, а все рубля-то три [13] Деньги ценились в то время несравненно дороже, чем теперь. получишь. Может, я упрошу и четвертый добавить… Четыре рубля матке твоей немалым подспорьем будет. И подати уплатит, и все такое…

Никита молчал и думал: «Четыре рубля, четыре рубля… Гмм! Деньги не малые, на них много сделать можно. Матушке радость будет большая. А только в кабалу идти!.. Теперь я — вольный казак: сегодня здесь, а завтра и распрощусь; пойду в кабальные — не то будет. Э! Может, удастся прикопить деньжонок, отдам долг и опять вольный… Решиться, что ли?»

Однако он еще колебался. Видя его раздумье, Елизар Маркович принял иную тактику:

— Мне что? Мне ведь не корысть какая тебя в кабалу тащить, я сам — холоп. Коли даю совет, так добра тебе желаючи, не чего иного ради… Не хочешь — твоя воля! А только ведь иначе денег тебе не добыть.

— Вот, может, молодой князь приедет, тот выручит. Он добрый…

— Фю-фю! — присвистнул старик. — Это Алексея Фомича ждать хочешь? Жди, пожалуй, твое дело, а только я хорошо знаю — раньше месяца июля ему здесь не быть… Да как знаешь — коли не жаль матери, жди…

И Елизар Маркович мелкими шагами стал отходить от Никиты. Парень бросился за ним:

— Елизар Маркыч! Родной! Не серчай! Скажи боярину… Четыре бы рубля дал…

— Давно бы так! И чего раньше-то ломался? Сегодня со двора никуда не отлучайся, жди до вечера: улучу время, шепну князю…

Вечером между Фомою Фомичом и его ключником, после окончания обычного вечернего доклада о всяких хозяйственных делах и происшествиях среди холопей, был такой разговор:

— А у меня еще есть дельце к твоей милости… — почтительно сказал ключник.

— Какое? — хмуря брови, спросил князь.

— В кабалу к тебе просится… И парень-то хороший, здоровый, что вол, и не лентяй, не пьянчуга.

— Кто такой?

— Да наймит Медведь Никита.

Фома Фомич повеселел:

— А! Вот это мне любо! Я давно на него зубы точил — работник, каких лучше не надо!

— Точно! Этакого залучить, что клад найти. Чаялось мне, что твоя милость не будет гневаться, коли я его окручу, я и сманил его.

— Что говорить! У тебя в голове умишко есть — люблю я тебя за это… — с довольным видом говорил князь.

— А сколько ты ему посулил? — спросил он уже серьезнее.

— Ох, много! Осерчаешь!

— Да ну, говори!

— Четыре рубля.

— Эка уйма деньжищ! Меньше-то не мог?

— Видит Бог, не мог! И за четыре-то едва-едва.

— А за три с алтыном не пойдет?

— Ни-ни.

— Ну, что делать! Надо дать четыре, — с тяжелым вздохом промолвил Фома Фомич. — Ты завтра все и устрой. Поди в приказ к дьяку, возьми послухов, сколько надо… Да тебя учить нечего — не впервой ведь.

— Уж и счет забывать стал! Чуть не все кабальные, что у тебя на дворе есть, через мои руки прошли. Знаю все преотлично. Правда, ноне не так простенько, как прежде, стали кабалы писать; хлопот теперь больше…

— Зато нам, боярам, куда лучше! Как холоп ни вертись, а всю жизнь служи нам! Да… Ну, ступай… Четыре рубля возьми там из расходных.

— Слушаю, княже! — с низким поклоном проговорил ключник.

— Ступай, старина, — повторил князь, — а трудов твоих не позабуду, спокоен будь…

— Милостив ты ко мне очень, боярин добрый! — воскликнул Елизар Маркович, бросаясь целовать господскую руку.

Никита Медведь, ожидая возвращения ключника от своего господина, страшно волновался. Он сознавал, что, что бы там ни пел старый Маркыч, все же он, Никита, рожденный свободным, продает свою свободу. С другой стороны, его утешало то, что ведь не он один идет в кабалу: из десятка-другого выросших вместе с ним его свободных, как и он, товарищей добрая половина уже давно рассталась со своей волюшкой. Многих заставила нужда, но многие пошли в неволю и так, просто, с бухты-барахты: все крестьяне православные идут, зачем и нам не пойти на хлеба готовые, боярские? Рассуждали они. Свобода ценилась куда как недорого! Да и не могло быть иначе. Много ли было свободных? Они почти терялись в массе несвободных, особенно со времени указа царя Феодора Иоанновича о прикреплении крестьян к земле. Поневоле вырабатывалась привычка смотреть на кабалу как на нечто самое обыкновенное, ничего страшного не представляющее и даже имеющее некоторые выгоды сравнительно с крестьянской свободой: хотя бы то, что холопу не грозит голодная смерть.