Михаил Лебедев - Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

— Буди здрав, княже великий с братьями-княжичами! Буди здрав, владыка святой! Буди здрав, княже Володимере! — возгласили собравшиеся вельможи и отдали земной поклон.

— Будьте здравы и вы, князья-бояре, слуги мои верные! — ответил Василий Дмитриевич и, поклонившись в пояс собранию, сел на своё "золотое стуло", имевшее форму трона.

По левую руку его уселся митрополит, предварительно благословив всех присутствующих; княжичи Юрий, Андрей и Пётр Дмитриевичи поместились по правую руку великого князя, рядом с ними сел Владимир Андреевич — и великий совет начался.

Сначала митрополит опасался, что молодой государь не выдержит — обнаружит чем-либо своё хмельное состояние, и тогда стыд ему великий будет. Но Василий Дмитриевич был не таков. Не в первый раз ему приходилось бражничать так, как вчера, не в первый раз приходилось напиваться до последней крайности, но никто из бояр не видел его в пьяном виде. "Товариство сердечное", то есть собутыльники, никому не выдавали тайных кутежей великого князя, холопы не смели болтать об этом, дрожа за свои шкуры, а когда возникала надобность, ему нетрудно было вытрезвиться: стоило только облить голову холодною водою, затем повторить это обливание раза два-три — и хмель как рукой снимало! Такова была его богатырская русская натура. И когда он вышел в приёмную палату, на лице его не оставалось никаких следов бессонной ночи, и только разве особенно наблюдательный человек мог бы заметить, что глаза его слегка покраснели и поблескивают каким-то странным блеском, а волосы на голове влажны: это были последствия неоднократных обливаний холодною водою.

"Ну, слава Богу! — подумал митрополит. — Не уронит себя перед боярами государь беспутный. Хоть в этом похвала ему пристойна: умеет он хмель из головы выгонять".

— Увидал я, князья-бояре, — громко и отчётливо заговорил великий князь, обводя присутствующих спокойным взглядом, — идёт на нас воитель Тимур, идёт с несметною ратью. Не задержал его хан Тохтамыш Ордынский, тыл ему показал. Посрамила себя Орда Кипчакская, пала во прах перед Тимуром. И, вестимо, возрадовались бы мы такому делу, если б Тимур обратился вспять. Но он на нас идёт, помышляет разорить нашу землю родную... Доколе, князья-бояре, отцы и братия мои, и ты, владыка святой, и вы, старцы праведные, — доколе терпеть нам нашествия вражеские?! Доколе склонять нам выи свои перед погаными басурманами?! Не до конца прогневался Господь над землёю Русскою, настанет и час нашей воли... Бывали же раньше победы... Монголы нынче друг друга истреблять начали. Хан Тохтамыш разбит Тимуром, но авось иная участь постигнет нас... Смекаю я, что не одиноки мы будем в напасти сей, помогут нам и Тверь, и Рязань, и Новгород Великий, и Псков... Но что вы присудите, верные советники мои? Какую вы мысль держите? Как нам встречать Тимура-воителя? Как лютость его отвращать?

Василий Дмитриевич замолк и вопросительно посмотрел на митрополита, как бы говоря ему взглядом, что первый совет ожидается от него. Киприан раздумчиво ответил:

— Во многоглаголании несть спасения, сказано в Писании. И посему я одно спрошу тебя, княже: ведаешь ты, как родитель твой, государь Дмитрий Иванович, встречать хана Мамая приготовлялся?

— Ведаю, владыко, — кивнул великий князь.

— Так вот, княже, — продолжал митрополит, — делай ты то же, что делал о ту пору родитель твой благочестивый, и всё у тебя ладно пойдёт. Собери воинство христолюбивое, укажи воевод достойных, в челе дружин своих самолично стань и выступай навстречу врагу. И Бог поможет тебе одолеть супостата.

Лицо великого князя просветлело. Совет был именно таков, какого он ожидал. Вельможи одобрительно закивали головами.

— Златые твои уста, владыко! — воскликнул Василий Дмитриевич. — Сам Бог умудрил тебя такие словеса молвить. Признаться, я то же мерекал, но докончательно порешить не мог. Вестимо, по стопам родителя покойного идти мне надо. А вы что скажете, князья-бояре?

— Иди на врага, княже великий! — загудели бояре, перебивая друг друга. — Премудро владыка судит: невозбранно на Тимура воздвигайся, собирай воинство христолюбивое, гонцов по всем градам и пригородам повели послать. Пусть все на врага восстают, пусть стар и млад ополчаются, пусть сильные за оружие берутся, а слабые Бога за ратников молят! А мы — твои верные слуги и помощники!..

— Повели, княже великий, и мы головы свои за веру православную да за тебя сложим! — воскликнул боярин Иван Афанасьевич Залесский, отличавшийся большою преданностью своему государю. — Судил мне Бог в сече Куликовской побывать, немало я голов татарских пошарпал, а нынче надеюсь ещё тебе послужить! Дружину свою я соберу, снаряжу людей чёрных и тяглых, не пожалею я ничего, чтобы пользу общему делу принести! А ты, государь, моей семьюшки не оставишь, коли придётся мне голову на поле брани положить...

— Воздаю я каждому по заслугам, — промолвил великий князь, ласково поглядев на Залесского. — А твоя служба мне ведома. И родителю моему, и мне служил ты с нелицемерным усердием. А посему семья твоя и семьи всех верных слуг моих останутся на моём попечении, ежели на поле брани кончина вас постигнет...

— И мы, и мы, государь, не пожалеем животов своих ради спасения земли Русской! — заговорили другие бояре, воодушевляясь словами товарища. — Не в первый раз нам на врагов идти! Не страшит нас воинство Тимура! Не дрожит наше сердце перед недругами! Да, может, и не так страшен Тимур, как о нём рассказывают? Не так же ли раньше перед Мамаем трепетали? Не грозил ли он великому князю Дмитрию Ивановичу? Не хотел ли Русскую землю из конца в конец пройти? Не посылал ли грамотку грозную, пугаючи государя хороброго? Одначе встретил родитель твой Мамая на поле Куликовом, и сила татарская, как дым, рассеялась от русского натиска!.. Ополчаться нам нужно, государь! Нельзя мешкать ни часу...

— Тимур, по слухам, к рязанским пределам двигается, — заметил князь Владимир Андреевич, говоря ровным спокойным голосом. — Сказано в грамотке Олега, что за Тохтамышем передовые отряды Тимуровы гнались до Волги-реки. Стало быть, враги не за горами, а за плечами. От Рязани до Москвы не близко, но когда разбушуются волны моря татарского, разве можно утишить их? По-моему, надо сейчас же послать скорописчатые грамоты в Тверь, в Новгород, в Псков, пускай там князья и посадники рассудят: ополчаться ли им заедино с нами аль со стороны на нашу борьбу взирать? В Рязани поневоле ополчатся, ибо на Рязань Тимур идёт, но и князю Олегу послать грамоту нелишнее. Лукав и изменчив сын Коротопола [5] Коротополом прозвали отца Олега Рязанского — князя Ивана Ивановича, за то что он любил носить короткие кафтаны. (Примеч. авт.). , как бы на сторону Тимура не перекачнулся. А в Твери, в Новгороде, во Пскове, как и в Рязани, не любят по слову твоему, княже, делать. Велеречиво надо грамоты писать: авось хоть Божиим именем тронуть их. Беда грозит не одной Москве нашей, а всем градам и весям русским. Хуже басурман те будут, кто на супостата не пойдут!.. А потом всем наместникам и воеводам подначальным спешные указы разослать... Не забыл я, как на Мамая безбожного Русь воздвигалась во дни оны, ратники тьмами [6] В "тьме" (или тме) считалось десять тысяч воинов. (Примеч. авт.). собирались, неужели же теперь православные люди попятятся? Не мни, княже великий, худого о слугах и помощниках своих: все головы свои готовы сложить за веру православную, за тебя да за родину!