Михаил Лебедев - Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

— Кажись, гуторят что-то. Елец-город, бают, взял, в верховья идёт... Да я баба тёмная, мало знаю. А вот войди в избу, там у меня муж сидит, лапти плетёт. Он тебе расскажет, что и как... Да ты не сборщик ли из Рязани? Не за дымовым ли приехал? — спохватилась баба, испугавшись, что могла пригласить к себе такого человека, который ни для кого не был дорогим гостем.

Но Рогач успокоил её:

— Не бойся, не сборщик я. Я человек дорожный, не из Рязани совсем. А еду я в низовья Дона по делу своему.

Он слез с коня, пустил его на луг щипать траву и вошёл в избу.

Тут Рогач узнал, что полчища Тимура двигаются по правому берегу Дона; что город Елец, в котором господствовал князь Фёдор Карачевский, данник Олега Рязанского, уже взят грозным завоевателем; что жители встречных сел и деревень поголовно истреблены монголами, не желавшими даже брать пленных. Мужик, который рассказывал об этом, уверял, что если ехать немешкотно по берегу Дона книзу, то в три-четыре дня можно было достигнуть до Тимура. За безопасность же своей деревеньки он не боялся. По его мнению, монголы не захотят продираться по дремучим лесам, раскинувшимся в верховьях Дона, а, наверное, переправятся через Дон неподалёку от Ельца, чтобы идти на Рязань и Москву людными, населёнными местами. Таким образом, деревенька осталась бы в стороне, на что жители её и надеялись, спокойно занимаясь своими домашними работами.

— А откуда ты уведал про сие? — спросил Рогач у мужика, выслушав рассказ.

— Земля слухом полнится, старче. Вечор много человек с низовьев прошло, все от Тимура бегут... А нам что? Наше дело сторона. На наше место не набежит враг, потому как во все стороны от нас на два дня пути жилья человеческого не повстречаешь... А ты зачем же в ту сторону спешишь? — в свою очередь осведомился мужик у Рогача, выложив перед ним всё, что знал о Тимуре.

— Дело такое есть, тайное дело, о чём никому сказать нельзя, — ответил новгородец и, дав отдохнуть своей лошади, оставил деревеньку, направляясь в низовья Дона, навстречу покорителю царств, Тимуру-воителю.

Среди зелёной необозримой равнины, на берегу "тихого Дона", раскинулся стан грозного хана Тимура.

Глазом не окинуть ряды костров, разложенных бесчисленными воинами сагеб-керема (владыки мира). Над кострами висят котлы, в которых варится похлёбка; кое-где положены на огонь целые туши диких коз, сайгаков и других животных, заловленных в встречавшихся лесах и степях. Запах варёного и жареного мяса наполняет воздух и приятно щекочет обоняние непритязательных сынов Азии, сидящих перед кострами на корточках и ожидающих той блаженной минуты, когда можно будет приступить к трапезе.

Несколько поодаль от костров, на зелёной сочной траве, пасутся выносливые кони монголов — их верные товарищи в походах, сопряжённых с быстрыми передвижениями. Табуны лошадей были огромны; ржание, фырканье их производили смутный шум, усиливаемый бряцанием наборных уздечек и сбруй, украшенных по мере именитости каждого всадника. Местами виднелись верблюды, забавно вытягивавшие кверху свои длинные шеи и испускавшие пронзительный рёв, если что-либо вызывало их недовольство. Эти "корабли пустыни" служили для перевозки тяжестей — и одному Богу известно, сколько сокровищ перенесли они на себе, когда хан Тимур ходил громить такие богатые страны, как Индия, Сирия и Египет!

На пологом береговом холме, в отдалении от места расположения простых воинов, возвышались многочисленные палатки эмиров, князей, воевод, вельмож и знатных чиновников — главных сподвижников "владыки мира". Палатки были раскинуты правильным кругом, схватывающим вершину холма, где стоял шатёр Тамерлана, превосходящий все другие своими размерами и великолепием.

Утверждённый на высоких столбах, окованных золотом, укреплённый серебряными цепями, протянутыми между столбами, шатёр хана отличался ещё тем, что был устроен из тонкого голубого шелка, имевшего громадную ценность. Весною и осенью, когда воздух был сыр и прохладен, шатёр покрывался сверху тёплыми, непроницаемыми для дождя кошмами, служившими чем-то вроде чехла. К зимнему времени Тимур почти всегда возвращался в свою столицу Самарканд, где у него было много великолепных дворцов, наполненных произведениями искусства и предметами роскоши, награбленными в покорённых городах, — летом же шёлковая ткань являлась самым удобным покровом, пропуская полевой воздух с ароматами распускавшихся цветов, до которых был большой охотник властитель чагатайский.

Да, как это ни странно, великий полководец, равнодушно взиравший на массовые убийства совершенно безоружных людей, встречавшихся на пути его полчищам, любил цветы и щедро награждал восточных поэтов, воспевавших природу в своих поэмах. Придворные знали эту слабость могучего владыки и украшали цветами не только его самаркандские дворцы, но и шатры в походах, когда, собственно говоря, ничего подобного повелителем не требовалось, потому что полевые цветы всегда были пред глазами.

Вокруг роскошного шатра сагеб-керема, отливавшего на солнце своей шёлковой тканью, стояли в три ряда рослые красавцы телохранители, одетые в позолоченные доспехи. Это были не монголы, нет; это были большею частью представители кавказских народностей, отличавшиеся телесной красотою. Были тут грузины, черкесы, кабардинцы, лезгины и другие; были даже дунайские славяне, перешедшие к Тимуру из турецкой службы после того, как гордый султан Баязет был разбит и пленён монархом чагатайским. Эти люди нелицемерно были преданы своему повелителю, привязавшему их к себе многими милостями. Телохранителей насчитывалось до двенадцати тысяч. Каждые сутки начальник их разделял подчинённых на четыре части, по три тысячи в каждой, одну часть приводил к ханскому шатру для "почётной охраны", другую рассыпал по всему стану кучками человека в два-три, "дабы были они ушами великого хана, дабы видели и слышали всё, что делают и говорят люди чагатайские" (таков был приказ Тамерлана), а остальные две части, то есть шесть тысяч человек, оставались на отдыхе до тех пор, пока не нужно было сменять товарищей, отработавших положенные двенадцать часов.

Из всего этого видно, что могучий владыка мира не забывал былых времён, когда он, собирая воедино чагатайскую империю, зачастую видел измену и предательство вокруг себя. Телохранители-иноплеменники являлись истинными "ушами и очами хана", и благодаря им Тимур мог быть уверенным, что всякое слово и дело, касающееся его особы, донесётся до него без замедления.

— Как Бог на Небесах, так я на земле должен всё видеть и ведать, — иногда говаривал он, слушая донесения начальника преданной стражи. — Рука моя высока, но не мало есть эмиров и князей властолюбивых, которые рады меня в землю зарыть. Безумцы завидуют моей славе, моему величию, но если бы знали они, что значит быть сагеб-керемом, какая тяжесть лежит на раменах моих, они бы не завидовали! Какие речи слышатся в стане, князь Бартом?