Николай Чмырев - Развенчанная царевна

Дементий Григорьевич поцеловал Фросю. За ним подошел и гость; отвесив снова земной поклон, он потянулся к Фросе. У девушки сверкнули на ресницах слезинки. Гость поцеловал ее, она еле устояла на ногах.

– Прикушай, гость дорогой! – чуть слышно проговорила она, наливая в кружку вина.

– Нет уж, хозяюшка, тебе почет, выкушай допрежь всего сама.

– Что ж, Фрося, пей, таков обычай,  – проговорил Строганов.

Фрося выпила и снова налила кружку. Гость выпил и поклонился. Вслед за тем Фрося, отвесив поклон, пошла из покоя. Ноги ее дрожали, она сама не понимала, что делалось с нею. Долго московский гость глядел на дверь, за которой скрылась девушка. Строганов лукаво поглядывал на него.

– Что ж, теперь вино, должно быть, слаще! Выпьем! – обратился он к гостю.

– Ах и хороша же у тебя, Дементий Григорьевич, племянница, в Москве такой не сыскать!

– Какую бог послал, такая и есть! Давай-ка лучше выпьем.

Гость выпил и задумался. В палату вошел Григорий Строганов. Лицо его было пасмурно, видимо, он был сильно чем-то встревожен.

– Худые вести! – были его первые слова.

– Какие такие? – тревожно спросил Дементий Григорьевич.

– Сова прибежал!

– Как Сова! Да ведь он в Астрахань поплыл со стругом?

– Когда поплыл-то? Чай, и вернуться пора!

– Пора-то давно пора, я уж побаивался, не случилось ли беды какой!

– Беда и стряслась: разбойники недалеко еще от Астрахани напали на струг, людей перебили и струг с казной взяли; один только Сова и спасся.

Наступило молчание, все были расстроены.

– Да мне что обидно-то! – заговорил снова Григорий Григорьевич.  – Обидно за Мещеряка, золото человек! Что мы без него будем делать-то, разорят теперь все деревушки.

– Как же это случилось?

– Спроси вон у Совы, он тебе все расскажет.

Позвали Сову; тот повел свой рассказ.

– Напало на нас видимо-невидимо,  – говорил он,  – так вся Волга и зачернела от их челнов. Уж мы и из пищалей, и из пушки палили, ничего не берет – как черти лезут; взобрались на палубу и давай всех кромсать саблями, а кого кистенем, всех перебили, такие черти, что и не приведи бог, одно слово,  – ермаковские.

– Разве шайка Ермака? – спросил Дементий Григорьевич.

– Его самого.

При этом имени сильно призадумались Строгановы.

Затишье наступило в строгановских хоромах после отъезда московского гостя. Больше всех думала о нем, конечно, Фрося. Не выходил он у нее из головы, припоминалась ей всякая мелочь их встречи, и пуще всего жег поцелуй. Мало ли ей приходилось заменять собою хозяйку, угощать гостей да целоваться с ними, так нешто те поцелуи были таковы, как последний. Она и сама не знала, что поделалось с нею: и плакать хотелось, и сердце замирало, так бы вот и взглянула хоть еще разок украдкой, да никак нельзя – укатил он себе в Москву, а ее, может, и из головы выбросил: мало ли он видел пригожих девок, чай, и получше ее встречал, а она что за невидаль – степная девка. И тяжко делалось на душе у Фроси; поплакала бы она, да совестно, зазорно, ну, как кто увидит – пересудов не оберешься.

«Хотя бы узнать, как зовут его, как по отчеству величают,  – думалось ей,  – да как узнать-то, нешто можно у дядей спросить. Срамота одна!»

А у дядей своя забота. Шутка сказать, сколько земли привалило еще им с царской грамотой, знай заводи варницы да соль вари. Только и сокрушало их одно место в грамоте: не держать у себя вольных людей, а как без этого справишься, на них и надежды только.

– Я так думаю,  – говорил Дементий Григорьевич брату,  – не послушаться ли нам гостя? И то сказать, кто в Москве узнает, что у нас вольница? Посадим ее по деревушкам, и конец; а то, сам посуди, нешто нам возможно обороняться? Нахлынет орда этих дьяволов-вогуличей, что с ними поделаешь. Заберут все, что им вздумается, и конец!

– Так-то оно так, я и сам об этом подумывал, только как и гостя-то послушать; Господь его ведает, что у него на уме, говорит одно, а думает, может, другое что, сам посоветовал, да сам же и шепнет кому следует, да окромя этого, сам знаешь, сколько у нас в Перми неприятелей, возьми хоть того же воеводу.

– Ну, уж этот зверь рад к чему-нибудь придраться, только бы донос в Москву послать.

– Про это я и говорю-то. По-моему, надо пока что оставить новую землю втуне. Придет время – возьмем ее, а теперь впору справиться и с тем, что есть.

– Да дело-то расширить бы хотелось!

– Придет время, и дело расширим.

На том и порешили братья.

Прошло еще недели две; во двор строгановский вошли два человека, у ворот их окружила челядь. Вдруг один из нее бегом бросился в хоромы; Дементия Григорьевича не было; он отправился на варницы, оставался дома один Григорий.

Сам не свой влетел в хоромы челядинец. Строганов не без удивления взглянул на него.

– Ты что? Аль очумел? – спросил он челядинца.

– Батюшка, Григорий Григорьевич, покойник пришел.

– И впрямь ты, должно, белены объелся! Какой покойник?

– Да наш, убили-то которого! Мещеряк!

Строганов приподнялся.

– Что ты болтаешь-то! – закричал он.

– Вот лопни мои глаза, пришел, да еще с каким-то чужим.

– Что же он не идет сюда? Поди кликни его! – приказал Строганов.

Челядинец бросился на двор; немного спустя в хоромы вошли Мещеряк с Кольцом. Строганов обнял и поцеловал Мещеряка.

– Ну, брат, а мы уж по тебе панихиды служили.

– Раненько начали, Григорий Григорьевич, я еще поживу да послужу вам.

– Да как же, прибежал тут один со струга да и говорит, что всех перебили, один он и остался-то!

– Оно точно, нашим куда плохо досталось, чай, всех перебили, а я-то в полон попал.

– Ты – в полон? – удивился Строганов.

– А что же было делать? Наши все в воду побросались, а я один нешто уберег бы твое добро?

– Что правда, то правда, хорошо, что жив-то остался, а мы с братом, признаться, горевали по тебе.

– Ничего, Григорий Григорьевич, жив и цел остался.

– Как же ты из полону-то бежал?

– Зачем бежать? Я не бежал.

– Как же ты здесь очутился, коли не бежал?

– Да пришел с добрым молодцем, правой рукой Ермака Тимофеевича.

Строганов с удивлением взглянул на Кольцо.

– Ничего не пойму, что же, тебя не отпускают, за выкупом пришли, что ли?

– Да сразу тебе, Григорий Григорьевич, и не понять. О каком выкупе ты говоришь – я не знаю, держать меня никто не держит, а пристал я к удальцам по доброй воле: больно уж они по душе пришлись.

– Что ж ты, в разбой пошел?

– Зачем в разбой? Со стрельцами, правда, немного пришлось посчитаться, а больше я никого не губил, а пришли мы к тебе по делу.

– Коли ты по делу пришел, милости прошу; говорю тебе – люблю тебя, как родного, и жаль мне, что пристал ты к душегубцам; ну а коли твои новые приятели явились за делом, тоже милости прошу; только какое же у нас с ними дело может быть?