Александр Коротков - Поверженный ангел [Исторический роман]

Он на минуту замолчал и окинул взглядом рыцарей, которые сидели, уперев глаза в стол, и молчали.

— Не большего стоят, мессеры, и остальные ваши обвинения, — негромко продолжал мессер Панцано. — Я не стану ронять своего достоинства и оспаривать их одно за другим. Скажу лишь о сегодняшнем утре. Меня упрекают в том, что в этот тревожный день я не примчался чуть свет сюда, в этот дом, подобно всем остальным, и тем якобы выказал свое равнодушие к судьбе партии. Отворите двери, мессеры, пройдите по залам дворца партии. Они пусты. Где же, скажите мне, где сотни отважных рыцарей, гордых грандов, толпившихся здесь утром, грозно сверкавших глазами и произносивших смелые речи? Их нет! Прыгая по крышам, пробираясь закоулками, они разбежались по своим норам, подобно трусливым зайцам, при одном известии о том, что советы одобрили петицию Сальвестро. Неужели после этого у вас станет духу упрекать меня в трусости, предательстве или бог знает в чем?

Рыцари, сидевшие по обе стороны стола, зашевелились. Кастильонкьо исподлобья метнул на Панцано быстрый колючий взгляд и так сжал губы, что они побелели и словно стерлись с его побледневшего лица. Он ждал чего угодно — криков, даже драки, — но чтобы этот молокосос, годившийся ему чуть ли не во внуки, ухитрился поставить его, главу партии, в смешное положение, этого он никак не мог предположить. Надо было спасать собственный престиж, и он выложил свои последние козыри.

— Мессер Панцано забыл сказать вам, мессеры, — проговорил он дрожащим от ярости голосом, — что в то время, когда честные гвельфы, преданные нашей партии, поспешили в этот дворец, движимые благородным стремлением объединиться в минуту опасности, он тайком совещался с доверенным человеком Сальвестро Медичи, а потом попытался открыто помешать нашим намерениям, убив преданных нам людей, исполнявших мой приказ.

— Ах, вот оно что! — воскликнул мессер Панцано. — Значит, эти подлые убийцы действовали по твоему приказу, мессер Кастильонкьо? Браво! Не понимаю только, почему ты враждуешь с Сальвестро, — вы же как два башмака на одну ногу. Он не верил, что я обесчещу себя предательством, и подослал ко мне убийц, ты не верил, что Ринальдо по доброй воле или за деньги откроет тебе планы Сальвестро, и хладнокровно уготовил ему пытки и смерть. Да и как ты мог рассчитывать на откровенность этого юноши? Разве не ты безвинно казнил его отца? И таких, как Ринальдо, — тысячи. Ты держишь их в страхе, потому что сам трепещешь перед ними. Ты окружил себя наемными убийцами, шпионами, негодяями, потому что не рассчитываешь на поддержку честных людей! Ты боишься их, как чумы. Ты трус!

— Замолчи! Мальчишка! — громыхнув кулаком по столу, в бешенстве крикнул Кастильонкьо.

Остальные рыцари тоже повскакали с мест. Раздались гневные восклицания, некоторые схватились за оружие.

— Уймись, Лука, не играй с огнем! — крикнул Буондельмонти.

— Ну нет, я не замолчу, пока не выскажу все, что думаю, — возразил мессер Панцано. Он также встал со своего табурета и стоял перед разъяренными рыцарями, выпрямившись во весь рост, положив руку на эфес шпаги. — Направляясь сюда, в этот дворец, я, видит бог, не помышлял о ссоре. Я ехал, чтобы чем могу помочь своей партии, своему сословию оборониться от наскоков Сальвестро и его приверженцев, которых немало, мессеры, и которые, судя по тому, что я видел на площади, решили взяться за оружие. Направляясь сюда, я надеялся, что мой ратный опыт, мое влияние помогут капитанам Гвельфской партии объединить грандов, разобщенных стремлением к личной выгоде, привыкших командовать и не умеющих повиноваться. И вот я здесь, но что же я увидел? Я увидел, что капитанов, вас, мессеры, меньше всего заботит судьба партии. Вы палец о палец не ударили, чтобы объединить те сотни грандов, которые разбежались отсюда по своим домам и многие из которых, я уверен, уже торопливо собирают золото и драгоценности, готовясь бежать из города. Да, мессеры, не я, а вы предали партию…

Вместо того, — продолжал он, повысив голос, чтобы перекричать возмущенный ропот, прокатившийся по рядам грандов, сидевших по обе стороны стола, — вместо того, чтобы в минуту смертельной опасности подумать о сохранности партии, вы устроили это позорное судилище. Наконец, этот случай с Ринальдо Арсоли. Я не святоша, мессеры, я воин. Немало людей отправил я на тот свет вот этой рукой. Таких же итальянцев, как я сам. Не причинивших мне никакой обиды. Но я убивал их на поле боя, в честном поединке, защищая независимость своей родины. Убивать же, как вы, безоружного, безвинного, из-за угла, ножом! У меня все сжимается внутри, как только я подумаю, что, опоздай я на минуту, и этот ни в чем не повинный юноша, почти мальчик, был бы уже мертв, убитый вашими руками, вашей злой волей. И после этого мне идти с вами дальше? Нет, мессеры, моя рыцарская честь, мое достоинство дворянина восстают против этого. Я беру назад свое согласие принять капитанство, я больше не считаю себя принадлежащим к Гвельфской партии, я ухожу, мессеры. Прощайте.

С этими словами он повернулся и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Казуккьо с лошадьми стоял у боковых дверей. Увидев своего господина, выбежавшего из дворца, от тотчас подвел ему коня и хотел поддержать стремя, но мессер Панцано нетерпеливым жестом отстранил его, вскочил в седло, приказал оруженосцу поспешать следом и, послав коня с места рысью, поскакал к Орсанмикеле. Привыкший за долгие годы беспокойной бивачной жизни к безусловному повиновению, Казуккьо, не теряя времени, с необыкновенным для своего возраста проворством взобрался на свою лошаденку и помчался вслед за рыцарем. У дома графа мессер Панцано спешился, велел Оттону, сбежавшему вниз, ввести лошадей во внутренний двор и поставить в конюшню, а сам, прыгая через три ступеньки, побежал наверх. Граф встретил его в первой комнате и, сделав знак соблюдать тишину, сообщил, что вскоре после его ухода Ринальдо стало совсем худо, началась лихорадка и поднялся такой сильный жар, что бедняга то и дело впадает в беспамятство.

— Придется все же звать врача, — сказал мессер Панцано. — Только вот кого?

— Мошет, сера… о шорт! Запыль его турацкий имя. Ну, тот некотяй, который сотраль з тепя чуть не пять флориноф за какой-то пустякофый фыфих.

— Ах, дорогой граф, я думаю, что это будет последний человек, к которому мы можем обратиться, — проговорил рыцарь и в нескольких словах поведал приятелю обо всем, что произошло с ним во дворце Гвельфской партии.

С необыкновенной для него серьезностью выслушав рассказ рыцаря, немец присвистнул и некоторое время молчал, почесывая кончик носа.

— Снаешь што, мессер Панцано, — сказал он без улыбки, — теперь я не тал пы за тфою шизнь и тфух кфатриноф.