Александр Коротков - Поверженный ангел [Исторический роман]

— А может, они не захотят! — крикнули из толпы. — Ты у них спросил?

— Пусть только попробуют! — ответил Лука. — Кто им честь оказывает? Мы, народ! Кто посмеет от нее отказаться?

Мысль посвятить в рыцари народа самых достойных своих товарищей и тем как бы закрепить, увековечить свою победу пришлась по сердцу всем без исключения. До сих пор привилегия возводить в рыцарское достоинство, отмечая этим заслуги особо отличившихся граждан Флоренции, принадлежала исключительно власть имущим и осуществлялась правительством. Народ мог лишь глазеть на торжественную церемонию и кричать, приветствуя новоиспеченных рыцарей. Теперь же впервые за всю многовековую историю Флоренции привилегия эта оказалась в руках народа, больше того, голытьбы, тех, кого прежде и за людей-то не считали, — в руках чомпи! Можно понять восторг, охвативший этих отверженных, и воодушевление, с каким они выкрикивали имена тех, кого великодушно желали отличить в минуту своего торжества.

Честь объявлять избранных рыцарями народа предоставили графу Аверардо. Панцирник Симончино ди Бьяджо вызвался принести рыцарские доспехи и меч, а нотариус Аньола Латини, помогавший чомпи еще во время сходки в Ронко, вооружившись пером, записывал имена тех, кого площадь удостаивала посвящения в рыцари.

Вслед за мессером Панцано, чесальщиком Гвидо Бандьера, булочником Вьери дель Порчелло и Сыном Толстяка выкрикнули имя Сальвестро Медичи. Затем серу Аньоло Латини велели внести в список имя самого гонфалоньера справедливости Луиджи Гвиччардини и еще несколько десятков имен, сплошь членов самых видных и богатых семей Флоренции, среди которых оказалось и имя Алессандро Альбицци. Многие почтенные флорентийцы, узнав, что чомпи намерены объявить рыцарями народа даже тех, чьи дома сами же сожгли, только презрительно улыбались и пожимали плечами, считая такую непоследовательность проявлением глупости и рабской психологии взбунтовавшихся плебеев. Однако, побывай они на площади, им, может быть, пришлось бы переменить свое мнение. Глядя, с каким выражением эти плебеи выкрикивают имена Риньери и Симоне Перуцци, Гвидо Макиавелли, Томмазо Строцци и Алессандро Барди, Вьери Камби, Спини и других жирных пополанов, невозможно было отделаться от мысли, что делают они это неспроста, что, выкликая то весело, то с насмешкой имена самых Влиятельных людей коммуны, они хотят не столько показать себя великодушными хозяевами государства, сколько продемонстрировать свое превосходство над любым богачом Флоренции, начиная с самого главы правительства.

Сальвестро Медичи посланцы чомпи нашли в его доме на виа Мартелли. Выслушав их, глава партии Восьми войны без тени улыбки поблагодарил за оказанную ему честь и обещал тотчас прийти на площадь.

— Впрочем, постойте, — воскликнул он, узнав, что им еще предстоит посетить дом Алессандро Альбицци. — Зачем вам лишний раз тащиться по жаре? Перед вашим приходом я как раз собирался к синьору Алессандро. Я и передам ему ваши слова.

«А то как бы он не велел прогнать вас палками», — добавил он про себя.

В комнате, куда провели Сальвестро, кроме хозяина дома, находился еще Микеле ди Ландо. С тех пор как хозяин отличил его своим вниманием, Ландо уже не раз появлялся в этой комнате, приходя то с докладом, то с доносом, каждый раз стараясь всячески выказать свою преданность. На сей раз он принес две вести, обе неприятные. Первая весть была о том, что чомпи сожгли все три дома синьора Николайо. Второе известие, принесенное надсмотрщиком, заинтересовало Алессандро гораздо больше, хотя на первый взгляд оно было куда менее значительно, нежели первое.

— Помните, ваша милость, записку, которую я вам принес? — спросил Микеле ди Ландо.

— Ну и что? — прервал его синьор Алессандро. — Что ты вспомнил о записке?

— Так вот, — продолжал надсмотрщик, — вчерашний день моя мать отправилась к одной синьоре за бельем… жить-то ведь надо… Идет, значит, мимо Нунциаты, там на паперти вечно нищие толкутся… Идет и вдруг видит того самого старика, что ей в тюрьме ту записку сунул. Сидит среди нищих, и собака при нем, какие со слепыми ходят. Прошла мать мимо, а потом сомнение ее взяло: какой же он, думает, слепой, коли он зрячий? Дай, думает, еще раз взгляну, может, обозналась. Возвращается, а слепого уж и след простыл, ни его, ни собаки…

Микеле продолжал еще что-то говорить, но синьор Алессандро больше его не слушал. Чекко. Опять этот проклятый Чекко! Когда же конец, думал он, когда же злой рок перестанет преследовать его? Когда-то он полюбил женщину, впервые и на всю жизнь, но она предпочла скрыться от него в могилу. Он вырастил, поставил на ноги племянника, но тот предал его, перебежав к врагам, к этим проклятым чомпи. Мария, к которой он относился, как к дочери, сбежала из дому, ночью, тайком, не попрощавшись. Все бегут от него, словно от зачумленного. И только этот проклятый Чекко, только он ходит где-то рядом, подстерегая момент, чтобы отомстить… Ничто не в силах удержать его, ни запоры, ни толстые стены, ни каменные норы Стинке! Смерть — вот единственная преграда, которую он не сможет преодолеть…

— Как думаешь, где он скрывается, где живет? — словно издалека, услышал он свой голос.

Микеле развел руками.

— Кто ж его знает? — проговорил он. — Может, с нищими у святой Урсулы. Коли так, его не выследить. Там у них вроде братства, один другого не выдаст…

Как раз в этот-то момент слуга и ввел в комнату Сальвестро Медичи. Поглощенный своими мыслями, синьор Алессандро не сразу понял, чего хочет от него почтенный глава партии Восьми.

— Посвящать в рыцари? — пробормотал он. — Кого посвящать? Какое мне до этого дело?

Пока Медичи с невозмутимым видом принялся снова объяснять сложившееся положение, лицо синьора Алессандро все больше багровело и наливалось гневом.

— Вот, значит, как! — почти шепотом процедил он, когда Сальвестро замолчал. — Мало им, значит, того, что они разорили отца, оставили его на старости лет без крова над головой? Они и из меня шута решили сделать, чтобы я перед всеми… на потеху всей этой черни… — Он задохнулся и некоторое время не мог произнести ни слова. — И вы, — с гневом взглянув на Сальвестро, продолжал он, — вы взялись передать мне их предложение?

Сальвестро грустно покачал головой.

— Это не предложение, — сказал он, — это приказ. Если вы не придете на площадь, вам придется разделить судьбу вашего отца. Они сожгут ваш дом и выгонят вас на улицу.

— Пусть! — крикнул синьор Алессандро. — Пусть я останусь нищ и наг, пусть вместе с побирушками буду валяться на мостовой, но никогда не унижусь перед этой сволочью!

Потратив добрые полчаса на бесплодные уговоры, исчерпав все доводы, какие только мог изобрести, Сальвестро наконец махнул рукой и отступился.