Александр Коротков - Поверженный ангел [Исторический роман]

Легкая победа, одержанная ими в июльские дни, многочисленность их рядов родили в их душах еще одну иллюзию. Нас много, поэтому мы сильны, думали они и ошибались, потому что истинная сила оставалась у тех, кому принадлежали мастерские и дворцы, земля и капиталы, запасы зерна и всевозможных товаров, у кого были друзья и единомышленники за городскими стенами, в других городах Тосканы — у жирных пополанов. Видели ли это чомпи? Нет! Они были слишком ослеплены своей игрой во всеобщее равенство. Они не замечали даже, как от них все больше отдалялись те, кто в июльские дни стоял с ними рядом на раскаленной площади, — цеховые ремесленники. У каждого из них была какая-то своя собственность, пусть небольшая, но своя, свои доходы, и равенство, которое проповедовали чомпи, пугало их. Они не хотели равенства с бедняками и голытьбой. Их помыслами было — сравняться с жирными. К ним они и потянулись, бросив на произвол судьбы своих вчерашних союзников, которые помогли им обрести цеховую самостоятельность.

Да, многого не знали чомпи, о многом не догадывались, многого не могли взять в толк. Зато был человек, который все видел, все знал, изо всего умел извлечь для себя пользу. Этим человеком был Сальвестро Медичи. В отличие от своих наивных, совестливых врагов — а после партии его единственными врагами оставались чомпи, — он считал, что в политической игре, особенно в такой крупной, какую вел он, все средства хороши, если они ведут к цели.

Войдя вместе с Ландо во дворец, он с первого же дня, с первого часа принялся терпеливо плести паутину нового заговора, небывалого, грандиозного заговора, заговора всех «добрых пополанов» против взбунтовавшейся черни, заговора, который обещал наконец привести к осуществлению его честолюбивой мечты.

К концу августа все было готово. Тысячи людей из числа жирных пополанов, посвященных в заговор, тайно вооружившись, ожидали лишь сигнала, чтобы напасть на чернь. В воскресенье двадцать девятого августа, после того как чомпи, избрав новых приоров и гонфалоньера справедливости, веселые и довольные покинули площадь, Сальвестро решил, что настало время открыть свой план разгрома чомпи приорам и гонфалоньеру Микеле ди Ландо. За час до полуночи в уютном Зале двухсот на скамьях, расставленных вдоль стен, расположились приоры, члены комиссии Восьми войны, капитан народа и канцлер Калуччо Салутати. Посредине, на возвышении, сидел Микеле ди Ландо. Как первый человек в государстве, он занимал почетное председательское место и единственный из всех мог говорить, не поднимаясь с кресла. Раздобревший, искусно причесанный, надушенный, в богатой одежде, сверкавшей золотым шитьем, с тяжелой золотой цепью на шее, он не имел ничего общего с тем лохматым, оборванным чесальщиком, сыном тюремной прачки, который месяц назад, испуганно озираясь, впервые переступил порог Дворца приоров. «И откуда что берется!» — глядя на своего бывшего приятеля и собутыльника, с завистью думал Ленчино ди Франкино. Теперь, когда он стал приором, его тоже одели, как синьора, но в душе он все равно чувствовал себя чесальщиком и никак не мог победить в себе плебейскую почтительность ко всем, кто его окружал здесь, даже к важным слугам, приходившим стелить ему постель.

Первым заговорил Сальвестро. Обрисовав в самых мрачных красках ту бездну разорения и упадка, в которую ведут коммуну чернь и те, кого она именует «Восемь святых божьего народа», он объявил, что комиссия Восьми войны, созданная затем, чтобы охранять безопасность коммуны, решила не медлить более и разом покончить с язвой, разъедающей благополучие государства.

— У нас есть план, которым я хотел бы поделиться с вами, синьоры, — говорил он. — Но, прежде чем открыть его, я должен быть уверен, что нас не предадут, ибо среди нас есть человек, чье происхождение и вся прежняя жизнь не внушают особого доверия. Я говорю о гонфалоньере Микеле ди Ландо.

При этих словах Ландо побледнел как полотно, потом побагровел и, сжав кулаки, вскочил с кресла.

— Он из стана наших врагов и служит за деньги, — невозмутимо продолжал Сальвестро, делая вид, что не замечает бешенства, овладевшего гонфалоньером. — Его бывший хозяин синьор Алессандро Альбицци заплатил ему за разные услуги сто сорок пять флоринов. В июле ему выдана из казны почти сотня флоринов. Третьего августа как Гонфалоньер он получил полное вооружение с гербом коммуны и серебряный кубок со ста золотыми флоринами. Я не попрекаю его этими деньгами, однако, с другой стороны, скажу прямо, понимаю и не осуждаю тех благородных граждан, которые не доверяют тем, кто продает свои услуги за золото, и считают, что чомпо, человек без роду без племени, всегда останется чомпо…

— Я не чомпо! — крикнул Микеле ди Ландо. — Вы не смеете! Я, может быть, больше вас ненавижу этих чомпи!

— Ты напрасно ерепенишься, Микеле, — холодно проговорил Сальвестро, — я помню, что седьмого числа ты записался в цех колбасников. Но ты был чомпо, и, если хочешь, чтобы тебе верили порядочные люди, ты должен на распятии поклясться, что будешь держать в секрете все, о чем нынче услышишь, чтобы ни один чомпо об этом не узнал.

Тем временем аптекарь Дини, Барди, Магалотти и Джованно ди Леоне, богатый торговец зерном, поднялись со скамьи и подошли к тому месту, где сидел Гонфалоньер справедливости.

— Микеле ди Ландо, — сказал Магалотти, — нам поручено принять у тебя присягу. Ступай за нами в капеллу.

Ландо метнул на них злобный взгляд, молча встал с кресла и быстрым шагом вышел из зала. Когда он, мрачный, ни на кого не глядя, вернулся на свое место, Сальвестро громко объявил, что за доблесть и стойкость, проявленные гонфалоньером, за то, что он показал себя добрым и разумным гражданином в столь опасные и трудные времена, приоры постановили выдать ему в награду двести шестьдесят три золотых флорина и двадцать один сольдо и утвердили его полноправным членом Консистории свободы.

Пока Сальвестро говорил, Микеле ди Ландо все больше приободрялся, мало-помалу обретая обычную свою наглость и самоуверенность. Под конец ему уже стало казаться, что пережитое только что унижение — пустяк по сравнению с ожидающими его благами и наградами.

— Этот негодяй далеко пойдет, — наклонившись к Томмазо Строцци, прошептал Альберти.

Опытный политик не ошибся. Однако даже он, всю свою жизнь посвятивший интригам и заговорам, в те августовские дни не мог предвидеть, какой власти и каких почестей добьется этот невежественный чесальщик шерсти из мастерской Алессандро Альбицци.

Между тем Сальвестро будничным голосом, словно речь шла о чем-то совсем обычном, принялся излагать приорам свой план разгрома чомпи. Внешне план был прост: приоры должны назначить на один из ближайших дней, например на праздник святого Джулиана, торжественное собрание всех цехов и ополчений для приема знамен в знак единения. Для всех цехов, кроме чомпи, которые ни о чем не должны догадываться, это будет сигналом к началу действий. Когда перед дворцом соберутся ополчения всех цехов, мясники и хозяева таверн закроют все выходы с площади, вместе с жирными и ремесленниками младших цехов нападут на ничего не подозревающих чомпи и перебьют их сколько смогут, хоть всех до единого.