Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

Четверть часа спустя священник накрыл изголовье простыней…

Потом вышел из палаты…

Одна из сестер поднялась, задернула над кроватью занавески и снова стала молиться возле своей подруги.

Вновь наступила тишина.

Одна из больных только что умерла…

Среди женщин, не спавших в это время и следивших за этой немой сценой, были три больные, имена которых уже упоминались в нашем повествовании.

Мадемуазель де Фермон, дочь несчастной вдовы, разоренной жадностью Жака Феррана.

Бедная прачка из Лотарингии, которой Лилия-Мария дала когда-то немного денег, и Жанна Дюпор, сестра Гобера – рассказчика из тюрьмы Форс.

Мы знаем мадемуазель де Фермон и Жанну Дюпор. Что касается прачки из Лотарингии, то это была женщина лет двадцати, с приятными и правильными чертами лица, но крайне бледная и худая. У нее была чахотка в последней стадии; спасти ее не было надежды; она знала об этом и медленно угасала.

Кровати двух больных стояли близко друг к другу, поэтому они могли тихо разговаривать между собой, так что сестры их не слышали.

– Вот еще одна отдала богу душу, – произнесла женщина из Лотарингии, думая о покойной и говоря сама с собой. – Теперь она не страдает!.. Она по-настоящему счастлива!..

– Да, счастлива… если у нее нет детей, – заметила Жанна.

– Оказывается, вы не спите… соседка, – сказала уроженка Лотарингии. – Как вы себя чувствуете в эту первую ночь? Вечером, когда вы прибыли сюда, вас сразу уложили… Я не посмела говорить с вами, слышала, как вы рыдали.

– О да… горько плакала.

– Значит, у вас сильные боли?

– Да, но я терпеливо переношу их, рыдала от горя, наконец заснула и спала, пока стук дверей меня не разбудил. Когда вошел священник и сестры опустились на колени, я поняла, что женщина умирает… Тогда я произнесла про себя Pater и Ave за нее…

– Я тоже… так как у меня та же болезнь, что и у покойной, не удержалась и воскликнула: «Теперь она больше не страдает, она счастлива!»

– Да, но, как я вам уже сказала… если у нее нет детей!..

– А у вас есть дети?

– Трое… – ответила, вздыхая, сестра Гобера. – А у вас?

– У меня была девочка… но я не смогла ее уберечь. Доченька была обречена заранее: я слишком мучилась во время беременности. Я служила прачкой на корабле, работала из последних сил. Но всему приходит конец. Когда у меня не стало сил, лишилась и хлеба. Меня прогнали из меблированной комнаты, где я жила. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не одна бедная женщина. Она взяла меня к себе в подвал, где пряталась от своего мужа, который хотел ее убить. Вот там на соломе я и родила, но, к счастью, эта славная женщина была знакома с одной девушкой, и милосердной, и красивой, как ангел небесный. У этой девушки было немного денег, она-то и извлекла меня из подвала, даже сняла мне меблированную комнату, за которую она внесла плату на месяц вперед, купила еще плетеную колыбель для ребенка и сорок франков дала мне, да еще подарила мне немного белья. Благодаря ей я воспряла духом и снова принялась работать.

– Добрая, милая девушка… Послушайте, ведь я тоже случайно встретила такую же молодую работницу, очень услужливую. Я отправилась… на свидание к моему брату, который сидит в тюрьме… – помолчав, произнесла Жанна, – и встретила в приемной эту девушку. Услышав мой разговор с братом и узнав, что я в беде, она сама подошла ко мне и предложила по мере своих возможностей помощь, такая хорошая…

– Как это было мило с ее стороны!..

– Я согласилась; она дала мне свой адрес, а два дня спустя славная мадемуазель Хохотушка… ее зовут Хохотушка… достала мне заказ…

– Хохотушка! – воскликнула уроженка Лотарингии. – Как мир тесен…

– Вы ее знаете?

– Нет, но та девушка, которая так великодушно помогла мне, несколько раз называла имя Хохотушки, они подруги…

– Ну ладно, – грустно улыбаясь, сказала Жанна, – раз мы лежим с вами рядом, мы тоже должны стать подругами, как наши благодетельницы.

– Вполне согласна. Меня зовут Аннетой Жербье, – сказала прачка из Лотарингии.

– А меня Жанной Дюпор, я бахромщица… Вот ведь как приятно встретить в больнице человека, не совсем чужого, в особенности когда попадаешь сюда впервые да еще переживаешь большое горе!.. Но я не хочу думать об этом!.. Скажите мне, Аннета, как звали молодую девушку, которая была так добра к вам?

– Ее звали Певунья. Беда моя, что с давних пор я с ней не встречалась… Она была прекрасна, как Святая Дева, с красивыми белокурыми волосами, голубыми нежными глазами… такими нежными, такими нежными… К несчастью, несмотря на ее помощь, моя бедная девочка умерла… Ей минуло всего лишь два месяца, она была слабенькая, едва дышала… – И несчастная мать вытерла слезу.

– У вас был муж?

– Я не была замужем… Занималась стиркой поденно в одном богатом доме у себя на родине. Я всегда была скромна, но позволила обмануть себя сыну хозяйки, и тогда…

– А, да, я понимаю.

– Поняв свое положение, я не смогла оставаться в родном краю. Господин Жюль, сын хозяйки, дал мне пятьдесят франков на поездку в Париж, сказав, что будет высылать ежемесячно по двадцать франков на приданое для ребенка и на роды, но со времени моего отъезда из дому ничего больше я от него не получала, даже писем; однажды я написала ему, он мне не ответил… Больше я не осмелилась писать, поняв, что он и слышать обо мне не хочет…

– Слышать не хочет, а сам-то погубил вас. И он богат?

– У его матери большое состояние в Лотарингии, но что поделаешь? Я там не жила… Он меня забыл…

– Но, по крайней мере, ради своего ребенка он не должен был забывать вас.

– Наоборот, видите ли, из-за этого он и невзлюбил меня, потому что я была в положении и мешала ему.

– Бедная Аннета!

– Мне-то самой жаль моего ребенка, но для девочки лучше, что она умерла. Бедная дорогая крошка! Ей пришлось бы жить в полной нищете, и с ранних лет она была бы сиротой… Ведь я-то долго не проживу…

– В вашем возрасте не следует об этом думать. Вы уже давно больны?

– Вот уже три месяца… Пресвятая Дева, когда я должна была зарабатывать на жизнь для себя и ребенка, я стала работать вдвое больше, слишком рано возобновила стирку на корабле; зима была страшно холодная; я подхватила воспаление легких; в то время и умерла моя девочка. Ухаживая за ней, я не обращала на себя внимания… а потом еще это горе… Вот я и стала чахоточной, обреченной… как та актриса, которая только что умерла.

– В вашем возрасте всегда есть надежда.

– Актриса была всего на два года старше меня, но вот видите!

– Та, возле которой сидят сестры милосердия, была актрисой?

– О боже, да. Вот судьба… Она была хороша, как божий ясный день, у нее было много денег, экипажи, бриллианты, но, к великому несчастью, она заболела оспой, изуродовавшей ее; тогда наступило тяжелое время, нищета, и наконец она умерла в больнице. Она не была гордячкой, наоборот, была ласковой и приветливой со всеми больными… Никто никогда не приходил ее навестить, но четыре или пять дней назад она нам сообщила, что написала одному своему другу, с которым встречалась в счастливую пору жизни и который ее очень любил; она хотела, чтобы он пришел, и просила, чтобы он взял ее труп из больницы, так как ей неприятно было думать, что после смерти ее будут вскрывать и резать на куски.