Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

Хромуля, как мы уже сказали, сидевший на каменной ступеньке, принялся размеренно стучать ногами, как это делают зрители, которым не терпится дождаться начала спектакля; затем он испустил крик, характерный для завсегдатаев райка в третьестепенных театрах:

– Эй вы, там!.. Давайте занавес… Начинайте пьесу… Пусть зазвучит музыка!..

– Ох, я тебя крепко держу, не вырвешься, – прохрипел Грамотей на дне подвала, – и ты…

Отчаянная попытка Сычихи вырваться прервала его фразу. Она отбивалась с необычайной силой, какую придает человеку страх смерти.

– Громче… ничего не слыхать! – крикнул хромой мальчишка.

– Можешь сколько угодно кусать мне руки, я тебя крепко держу, – снова донесся голос Грамотея.

Затем, когда ему, без сомнения, удалось скрутить Сычиху, он прибавил:

– Так-то оно лучше… А теперь слушай меня…

– Хромуля, позови сюда отца! – закричала Сычиха, задыхаясь. – На помощь!.. На помощь!.. – прохрипела она сдавленным голосом.

– Выгнать вон старуху! Она мешает слушать, – ответил хромой сорванец, покатываясь со смеху. – Долой клаку!

Вопли Сычихи не могли быть никем услышаны, ибо они едва доносились из глубокого подземелья.

Злополучная негодяйка, убедившись, что она не может ждать помощи от сына Краснорукого, решилась на последнюю попытку:

– Хромуля, пойди за отцом, и я отдам тебе свою сумку; в ней полно драгоценностей… я ее спрятала под камнем в стене…

– Какая щедрость! Благодарю вас, сударыня… Да твоя сумка уже давно у меня в руках! Слышишь, как там позвякивают твои камешки?.. – спросил Хромуля, покачивая сумкой. – Но вот что я тебе скажу: дай-ка мне немедля горячую лепешку за два су, и я пойду поищу отца!

– Пожалей меня, и я…

Больше ничего Сычиха сказать не сумела.

Снова наступило гробовое молчание.

Хромой мальчишка опять начал размеренно стучать ногами по каменной ступеньке лестнице, где он сидел на корточках, сопровождая свой стук выкриками:

– Так вы все не начинаете? Эй! Давайте занавес, а не то я вам задам жару!.. Пьесу!.. Музыку!..

– Этаким манером, Сычиха, ты меня не одолеешь и не оглушишь своими криками, – вновь послышался через несколько минут голос Грамотея: ему, как видно, удалось заткнуть рот старухе. – Ты отлично понимаешь, – продолжал он медленно, осипшим голосом, – что я не собираюсь с тобой сразу покончить. Пытка за пытку! Ты довольно заставила меня страдать. Мне надо с тобой долго говорить, о многом рассказать, а уж потом я тебя порешу… да… у нас будет долгий разговор… страшный для тебя… вот какая тебя ждет агония, слышишь?

– Эй, старик, только без глупостей! – закричал, приподнимаясь, хромоногий мальчишка. – Ты уж как следует ее проучи, но большого вреда ей не причиняй. Вот ты сказал, что убьешь ее… Но ведь это только для вида? Не так ли? Я очень привязан к моей Сычихе. Я ведь дал ее тебе, можно сказать, взаймы, так что верни ее в целости… не угробь ее… Я не хочу, чтоб мою Сычиху укокошили… Смотри, а не то я за отцом пойду.

– Будь спокоен, она получит только то, что заслужила… Я преподам ей полезный урок… – раздался голос Грамотея: он хотел успокоить Хромулю, боясь, что мальчишка и в самом деле пойдет искать помощи для Сычихи.

– Ну, тогда в добрый час. Браво! Наконец-то пьеса начинается, – проговорил сын Краснорукого; он не думал, что Грамотей и в самом деле решил прикончить отвратительную старуху.

– Давай потолкуем с тобой, Сычиха, – заговорил Грамотей ровным голосом. – Прежде всего, видишь ли… после того сна, что я видел на ферме в Букевале, когда у меня перед глазами прошли все мои преступления, после этого сна, от которого я чуть в уме не тронулся… и, верно, еще окончательно тронусь, потому что, когда сидишь один в кромешном мраке, как я, все мысли против воли возвращаются к этому сну… И вот во мне произошла странная перемена… Да… я ужаснулся своей былой жестокости. Во-первых, я не позволил тебе изуродовать Певунью, но то были еще пустяки… Посадив меня на цепь в этом подвале, заставив меня мучиться от голода и от холода, но тем самым избавив от того наваждения, в котором ты меня держала… ты оставила меня наедине с моими ужасными мыслями.

Ох! Тебе не понять, что значит быть одному… всегда одному… да еще с черной завесой перед глазами, как мне говорил неумолимый человек, покаравший меня…

Понимаешь… это так ужасно!

Ведь в этом самом подвале я набросился на него, чтобы убить… и тот же самый подвал стал местом моих мук… И будет, вероятно, моей могилой… Говорю тебе, это просто ужасно. Все, что мне этот человек предсказывал, сбылось. Он мне сказал: «Ты злоупотреблял собственной силой… впредь ты станешь игрушкой тех, кто слабее тебя».

Так оно и случилось.

Он сказал мне: «Отныне, отрезанный от внешнего мира, ты останешься наедине с постоянным воспоминанием о твоих былых преступлениях, и наступит день, когда ты в них раскаешься».

И день этот наступил… одиночество очистило меня…

А я никогда бы не поверил, что такое возможно.

Вот еще одно доказательство того, что… я теперь не такой злодей, каким был раньше: я испытываю огромную радость от того, что ты в моих руках, что ты здесь, исчадие ада… но моя цель не в том, чтобы отомстить тебе за мои муки… а в том, чтобы отомстить тебе за тех, кто стал нашими жертвами. Да я просто выполню долг… когда своими руками покараю тебя, мою сообщницу.

И какой-то внутренний голос говорит мне, что, попади ты мне в руки раньше, много крови… много крови не пролилось бы по твоей вине.

Я ныне прихожу в ужас, думая об убийствах, которые совершил, и все-таки… не покажется ли это тебе странным? Без всякой боязни, полный уверенности в своей правоте, я скоро убью тебя самым страшным, самым изощренным способом… Скажи… скажи… тебе это понятно?

– Браво!.. Прекрасно сыграно… безглазый старик! Это задевает за живое! – завопил Хромуля, хлопая в ладоши. – Но ведь ты все это говоришь так, для смеха?

– Конечно, для смеха, – послышался в ответ хриплый голос Грамотея. – Вот что, Сычиха, надо мне наконец объяснить тебе, как я мало-помалу стал раскаиваться. Это признание будет жутким, черствая женщина, но оно докажет также, почему я должен быть беспощаден к тебе, совершая над тобою месть во имя тех, кто был нашими жертвами. Мне надо поторопиться… Радость от того, что ты здесь, в моих руках… горячит мне кровь… она сильно бьет мне в виски… совсем так, как это бывает, когда я думаю о том жутком сне и мой ум мешается… Может, это приближается один из тех приступов, которым я теперь подвержен… но у меня хватит времени дать тебе почувствовать, что твоя страшная смерть приближается, вот почему я заставлю тебя выслушать меня до конца.