Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

– Да, он принял все предосторожности, чтобы выйти сухим из воды, – заметил Родольф.

– Я была убита, сударь. Я не знала, что ответить на слова моего хозяина. Я не знала, что мне подлили, и сама не могла понять, почему так крепко спала. Казалось, все было против меня. Если я пожалуюсь, мне никто не поверит, и неудивительно потому, что эта ужасная ночь для меня самой оставалась неразрешимой загадкой.

Невероятная подлость и лицемерие Феррана поразили Родольфа.

– Значит, вы не осмелились рассказать отцу о гнусном поступке вашего хозяина? – спросил он Луизу.

– Да, сударь. Отец бы мне не поверил. Он посчитал бы, что я заодно с Ферраном. И потом, я боялась, что в порыве гнева он забудет, что его свобода, жизнь всей нашей семьи в руках у моего хозяина.

Желая избавить Луизу от тягостных признаний, Родольф сказал:

– Очевидно, вам пришлось смириться с ролью жертвы этого негодяя из страха за отца и за вашу семью…

Луиза потупила взор и покраснела.

– Но потом его отношение к вам стало не таким жестоким и грубым?

– Наоборот, сударь. Чтобы избежать всяких подозрений, мой хозяин, когда у него, например, бывал в гостях священник церкви Благовещения, особенно строго распекал меня. Он просил господина кюре наставить меня на путь истинный, он говорил, что рано или поздно я погублю свою душу, что я слишком вольно веду себя с его писцами, что я лентяйка, что он держит меня только из жалости к моему отцу и его семье, которым оказывает помощь. Он и правда помог отцу, но все остальное – ложь! Я никогда в глаза не видела ни одного его клерка, все они работали в главном здании конторы, а не в нашем флигеле.

– А когда вы оставались наедине с Ферраном, как он объяснял свои нападки на вас в присутствии кюре?

– Он уверял меня, что просто шутил. Но кюре принимал его обвинения всерьез. Он сурово говорил мне, что на мне лежит двойной грех, если я не веду себя как следует в этом дважды святом доме, где у меня перед глазами всегда пример чистоты и добродетели. Я не знала, что на это ответить, и только краснела, опуская глаза. И мое молчание, мое смущение оборачивались против меня. Мне было так страшно жить, что порою я хотела покончить с собой, но я думала о моем отце, о моей матери, братьях и сестрах, которым я могла хоть немного помочь, и я смирялась. Я была гадкой, презренной, но у меня было утешение: я спасала отца от тюрьмы. А потом – неотвратимое несчастье – я почувствовала, что стану матерью… Я поняла, что это моя погибель! Не знаю почему, я все предугадала. Ферран, когда узнал об этом и мог бы стать ко мне добрее, вместо этого начал придираться и выговаривать мне еще суровее. Но я даже представить не могла, что он мне готовит.

Морель как бы очнулся от своего беспамятства, с удивлением посмотрел вокруг, провел рукою по лбу, словно что-то вспоминая, и сказал своей дочери:

– Я, похоже, забылся. Устал, совсем растерялся от горя… О чем ты говорила?

– Когда Ферран узнал, что я беременна…

Гранильщик в отчаянии воздел руки; Родольф успокоил его одним взглядом.

– Ладно, ладно, я дослушаю все до конца, – пробормотал Морель. – Говори, говори…

– Я спросила Феррана, как мне скрыть свой позор, в котором он был виноват, – продолжала Луиза. – Вы не поверите, отец, как он мне ответил!..

– Что же он ответил?

– Он прервал меня с возмущением и с деланым изумлением, словно ничего не понимал. Он сказал, что я, наверное, сошла с ума. Я была в ужасе, я закричала: «Господи, что же теперь со мной будет? Если вы не пожалеете меня, пожалейте хотя бы вашего ребенка». – «Какой ужас! – воскликнул Ферран, воздев руки к небу. – Ты, подлая тварь! Ты осмелилась обвинить меня, будто я пал так низко, опустился до такой грязной девки, как ты! И у тебя хватает наглости приписать мне плоды твоего распутства, мне, который сотни раз повторял тебе перед самыми достойными свидетелями, что ты погубишь свою душу, презренное создание! Убирайся отсюда немедленно, я тебя увольняю!»

Родольф и Морель замерли от ужаса; их поразило такое неслыханное лицемерие.

– Да, признаюсь, – сказал Родольф, – подобной подлости я даже не мог себе представить.

Морель ничего не сказал, глаза его расширились до ужаса, лицо исказила страшная гримаса; он сполз с верстака, на котором сидел, внезапно выдернул ящик, выхватил оттуда длинный, остро отточенный нож с деревянной рукояткой и бросился к двери.

Родольф понял его замысел, схватил за руку и остановил.

– Морель, куда вы? Вы погубите себя, несчастный!

– Поберегись! – закричал Морель вне себя от ярости. – Отойди, иначе я убью двоих вместо одного!

Обезумевший ремесленник бросился на Родольфа.

– Отец, это же наш спаситель! – закричала Луиза.

– Ему наплевать на нас! Ха-ха-ха, он хочет спасти нотариуса! – отвечал обезумевший гранильщик, вырываясь из рук Родольфа.

Но через секунду Родольф уверенно, но мягко обезоружил его, распахнул дверь и выкинул нож на лестницу.

Луиза бросилась к отцу, обняла его и сказала:

– Отец, это наш благодетель. И ты на него поднял руку! Опомнись!

Эти слова привели Мореля в себя, он закрыл лицо руками и упал на колени перед Родольфом.

– Встаньте, несчастный отец, – с жалостью проговорил Родольф. – Терпение, терпение… я понимаю ваш гнев, я разделяю вашу ненависть, но во имя праведной мести, не мешайте ей свершиться…

– Господи, господи! – вскричал гранильщик, поднимаясь на ноги. – Но что может правосудие, что может закон против такого?.. Несчастные мы люди! Если мы, бедняки, попробуем обвинить этого злодея, богатого, могущественного, всеми уважаемого, над нами просто насмеются!.. Ха-ха-ха! – Он разразился судорожным смехом. – И люди будут правы. Какие у нас доказательства? Да, какие доказательства? Нам не поверят. Поэтому, говорю вам, – вскричал он в новом приступе ярости, – я верю только в справедливость ножа…

– Замолчите, Морель, – печально сказал ему Родольф. – Горе затмило ваш разум. Дайте вашей дочери все досказать… Каждая минута дорога, комиссар ждет ее, а я должен знать все, понимаете? Все!.. Говори, дитя мое!

Морель бессильно упал на свой верстак.

– Незачем говорить вам, как я рыдала, как просила сжалиться, – продолжала Луиза. – Я погибала. Все это происходило в десять утра в кабинете Феррана, кюре должен был прийти в тот день позавтракать с ним, и он вошел в тот момент, когда мой хозяин осыпал меня упреками и оскорблениями… Появление священника очень ему не понравилось…

– И что он сказал?

– Он сразу переменился, выбрал другую роль. «Посмотрите, господин аббат! – закричал он. – Я говорил вам, что она погубит свою душу! А теперь она погибла навсегда: она только что мне призналась в своем падении и позоре… и умоляла спасти ее… И подумать только, что я приютил в своем доме эту негодяйку!» – «Немыслимо! – с возмущением воскликнул господин аббат, обращаясь ко мне. – Сколько раз ваш хозяин тут при мне давал вам добрые и праведные советы, и это вас не остановило?.. Вы так низко пали?.. Этому нет прощения! Друг мой, вы были слишком добры к этой несчастной и к ее семье, но снисхождение с вашей стороны было бы слабостью. Будьте справедливы, но непоколебимы!» Так сказал аббат, обманутый, как и все, лицемерием Феррана.