Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

Преклонимся перед обществом, которое провозгласило такие законы… Однако вспомним, что это общество, неумолимое по отношению к соучастию в малейших преступлениях против собственности, устроено таким образом, что если наивный и неискушенный человек попытается доказать, что бесчестный соблазнитель пусть не материально, но хотя бы морально отвечает за позор покинутой им девушки, его просто поднимут на смех.

А если этот простак попробует возразить, что без отца… не было бы и младенца, то же самое общество завопит, что он зверь, негодяй и сумасшедший.

И будет право, опять же право, ибо в конечном счете этот господинчик, который мог бы наговорить присяжным такие красивые слова, сможет потом преспокойно пойти полюбоваться, как его любовнице отрубят голову за страшное преступление – детоубийство, преступление, в котором он был сообщником, а лучше скажем: главным преступником, потому что безжалостно бросил несчастную мать.

Эта очаровательная снисходительность нашего общества к его мужской половине, к легкомысленным шалостям наших мужчин под защитой маленького божка Амура, разве не доказывает, что настоящие французы преклоняются перед грациями и по-прежнему остаются самыми галантными мужчинами в мире?»

В то время, когда происходили эти события, в конце Пешеходной улицы стояла длинная растрескавшаяся стена, по гребню которой в известку были вставлены осколки бутылок. Эта стена ограждала сад нотариуса Жака Феррана и примыкала к главному зданию, выходившему на улицу. В нем было всего два этажа и чердак.

Две большие таблички из позолоченной меди с именем нотариуса были прибиты к створкам входной двери, такой старой и ветхой, что первоначальный цвет ее уже невозможно было различить под слоем грязи.

За дверью был крытый переход; справа – каморка наполовину глухого швейцара, который принадлежал к цеху портных примерно так же, как Пипле – к цеху сапожников, слева – бывшая конюшня, служившая ему кладовкой, прачечной, дровяником и крольчатником; недавно овдовевший швейцар с горя начал разводить в колоде, где когда-то лошади хрупали овес, этих милых домашних зверьков.

Рядом с его каморкой открывался вход на узкую извилистую и темную лестницу, которая вела к конторе, как подсказывала клиентам намалеванная черной краской рука, указательный палец которой утыкался в написанные на стене такой же черной краской слова: «Контора на втором этаже».

По одну сторону широкого мощеного двора, заросшего травой, стояли заброшенные службы, по другую – ограда из ржавых железных прутьев отделяла сад, в глубине которого, во флигеле, жил сам нотариус.

Пологая лестница из восьми-десяти истертых каменных плит, расшатанных, поросших мхом и позеленевших от времени, вела к этому квадратному флигелю, состоявшему из кухни и других подвальных помещений, первого и второго этажа и мансарды, где жила Луиза.

Этот флигель выглядел таким же запущенным, как все остальное, на стенах были глубокие трещины, рамы и ставни, когда-то выкрашенные в серый цвет, с годами сделались почти черными; шесть решетчатых окон второго этажа, выходивших на двор, были без занавесок. Какая-то жирная тусклая ржавчина покрывала стекла; лишь на первом этаже сквозь более прозрачные окна можно было разглядеть бумажные желтые занавески с красными розетками.

Четыре окна выходили в сад, но два из них были замурованы.

Этот сад, захваченный сорняками, казался совсем заброшенным. В нем не было ни цветочных грядок, ни клумб – только дикая поросль и несколько больших кустов акации и бузины, газон, покрытый мхом, выгоревший от солнца, тропинки, заросшие терном; где-то в глубине – наполовину вросшая в землю теплица; а вокруг – высокие серые стены соседних домов с редкими отдушинами, зарешеченными, как тюремные окна. Так печально выглядели сад и жилище нотариуса.

Однако Жак Ферран придавал этой видимости, вернее реальности, большое значение.

Обычно простакам такое небрежение в сочетании с достатком кажется безразличием ко всему мирскому, и даже грязь они объясняют скромностью и воздержанием.

Сравнивая кричащую роскошь некоторых нотариусов или сказочные наряды их жен с печальным, старым домом Жака Феррана, презиравшего всякие модные причуды, элегантность и показное богатство, люди невольно проникались уважением или даже слепым доверием к этому человеку, который мог сказать, несмотря на свою многочисленную клиентуру и немалые доходы, – слухом земля полнится! – мог бы громко сказать, как большинство его собратьев: «Мой выезд (так это говорится), мой раут, моя ложа в Опере», и так далее и тому подобное, но вместо этого жил в скромности и скучно. А потому всякие вклады, векселя, нотариальные поручения и прочие денежные операции, требующие безупречной честности и доверия, сыпались на Жака Феррана как манна небесная.

Он жил, довольствуясь малым, и это было в его вкусе… Нотариус презирал большой свет, празднества, дорогие удовольствия. Если бы это было не так, он без колебаний отказался бы от своих дорогих сердцу привычек и зажил бы вовсю, как ему и полагалось.

Скажем несколько слов о характере этого человека.

Он принадлежал к великой семье скупцов.

Их всегда выставляют в смешном свете, осмеивают, издеваются над ними, и почти всегда скупец предстает перед нами всего лишь эгоистом, в крайнем случае – злым эгоистом.

Большинство из них скаредно копит свои богатства, меньшинство решается одалживать деньги за тридцать процентов, и лишь очень немногие, самые смелые, рискуют нырять в бездну биржевых спекуляций… Но чтобы скряга, скупец ради новой прибыли пошел на преступление, на убийство? Такого еще не слыхивали.

Это само собой разумеется.

Скупость по природе своей – страсть отрицательная, пассивная.

Скупец, придумывая свои бесконечные комбинации, мечтает о том, как бы ему разбогатеть, ничего не потратив, и скорее сужает вокруг себя границы самого необходимого, нежели стремится нажиться за счет других. Можно сказать, что он мученик, жертва своей скупости.

Слабый, трусливый, хитрый, недоверчивый, а главное, осторожный и осмотрительный, никогда не впадающий в гнев, безразличный к чужим несчастьям, скупец не причинит этих несчастий сам. Он прежде всего и главным образом человек положительный, верящий в незыблемость вещей, а можно сказать и по-другому: он скупец потому, что верит только факту, реальности, а реальность для него – только золото в его сундуке.

Всякие спекуляции, одалживание денег даже под самый верный залог его не очень-то соблазняют; даже малейший риск потерять хоть немного пугает его, и он предпочитает хранить свой капитал, а не наживаться на процентах.