Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

– Вам бы очень понравилось в деревне, – со вздохом сказала Певунья. – Особенно если вы любите, как я, эти тропинки в полях.

– Я бы лучше погуляла со своим Марсиалем по тропинкам в густом лесу.

– В густом лесу? И вы бы не испугались?

– Испугалась? Чего мне бояться? Разве волчица боится леса? Чем гуще и безлюднее будет лес, тем лучше. Что нам нужно? Маленькая хижина, где мы смогли бы приютиться. Марсиаль постреливал бы тайком дичь, а если бы пришли егеря нас схватить, он бы стрельнул по ним разок-другой, и мы бы удрали с ним в чащу! О господи, как было бы здорово!

– А вам уже приходилось жить в лесу?

– Никогда, – ответила Волчица.

– Откуда же у вас эти мечтания?

– От Марсиаля.

– Не понимаю.

– Он был браконьером в лесах Рамбулье. Год назад его обвинили, будто он стрелял в егеря, который точно стрелял в него… этот поганый егерь! Короче, на суде ничего не доказали, но Марсиалю пришлось уехать оттуда. Он пришел в Париж, чтобы выучиться на кузнеца и слесаря. Тут мы с ним и повстречались. Но я уже говорила: у него слишком дурная голова, и он не смог приспособиться к этим сытым горожанам и вернулся в Аньер к своим родичам вылавливать свою долю на реке – все-таки меньше хлопот и унижений! Но он до сих пор жалеет о лесах; когда-нибудь он туда вернется. Он столько мне рассказывал о них, как он там охотился тайком, что все это запало мне в голову… и теперь мне кажется, что я рождена для этой жизни. Да ведь это всегда так: хочешь того, чего хочет твой муж… Если бы Марсиаль был вором, я бы стала воровкой… Когда у тебя есть любимый мужчина, надо быть такой же, как он.

– А ваши родители, Волчица, где они?

– Откуда мне знать!

– Вы давно их не видели?

– Я даже не знаю, живы ли они.

– Они так плохо с вами обходились?

– Нет, они не были ни добрыми, ни злыми. Мне было, наверное, лет одиннадцать, когда моя мамочка улизнула куда-то с каким-то солдатом. Мой папаша – он был поденщиком – сразу привел на наш чердак любовницу с ее двумя сынишками: одному было лет шесть, а другому – столько же, сколько мне. Она торговала яблоками, развозила их на тележке. Вначале все было не так уж плохо, но потом, пока она возила свою тележку, у нас начала появляться торговка устрицами, с которой папаша завел шашни, а та, первая, об этом узнала. С тех пор у нас в доме почти каждый день происходили такие свары и драки, что мы с двумя этими мальчишками помирали от страха. А спали мы вместе, потому что у нас была всего одна комната и одна кровать на троих… а рядом в этой же комнате забавлялся папаша со своей любовницей. Однажды, были как раз ее именины – праздник Святой Магдалины, так вот эта наша не святая Магдалина упрекнула отца, что он ее не поздравил! Слово за слово, и в конце концов папаша раскроил ей череп палкой от метлы. Я уже обрадовалась, думала, с ней все кончено. Она так и рухнула, как мешок с картошкой, наша Магдалина! Но жизнь ее закалила, и голова у нее была крепкая.

После этого случая она устроила папаше красивую жизнь: один раз укусила его за руку так, что лоскут кожи остался у нее в зубах! Надо сказать, что такие побоища были вроде больших праздников в Версале, а по обычным дням все обходилось без особого шума, были синяки, но крови не было…

– Эта женщина плохо обходилась с вами?

– Мамаша Мадлен? Да что вы, наоборот! Она была просто вспыльчивая, а так – славная женщина. Но под конец отцу все это надоело; он оставил ей все свои нехитрые пожитки, ушел и больше не вернулся. Он был бургундцем и, наверное, отправился к себе на родину. Мне было тогда лет пятнадцать или шестнадцать.

– И вы остались с бывшей любовницей отца?

– Куда же мне было деваться? А тут еще она спуталась с кровельщиком, который поселился у нас. Из двух сыновей Мадлен старший утонул возле Лебяжьего острова, а младший ушел в подмастерья к столяру.

– А что вы делали у этой женщины?

– Помогала ей возить тележку, варила суп, относила еду ее кавалеру, а когда он возвращался пьяный, что с ним бывало чаще положенного, помогала матушке Мадлен лупить его, чтобы он утихомирился и оставил нас в покое, потому что мы по-прежнему жили в одной комнате. А он, когда хмель ударял ему в голову, становился хуже дикого осла, все бил и крушил! Один раз еле вырвали у него топорик: он хотел обеих нас зарубить; но матушке Мадлен все же досталось, он успел садануть ей по плечу… Ну и кровищи было – как на бойне!

– Как же вы стали такой… как мы все? – робко спросила Лилия-Мария.

– О, это просто! Сначала был у меня тот мальчишка Шарль, ну, который утонул возле Лебяжьего острова, – почти сразу после того, как мамаша Мадлен переселилась к нам. Ведь мы были детьми и спали в одной постели, чего же еще?.. А потом этот кровельщик… Мне-то было все равно, только я боялась, как бы Мадлен нас не застукала, а то еще выгонит из дому… Так оно и случилось. Она, добрая женщина, сказала мне: «Раз уж такое дело, тебе шестнадцать, ты ни на что другое не пригодна и слишком глупа, чтобы устроиться служанкой или чему-нибудь выучиться, так что пойдем со мною в полицию, тебя там внесут в списки. Родителей твоих нет, значит, я за тебя отвечаю, и можешь потом не бояться, правительством это дозволено. Дело твое простое, веселись да забавляйся, а я буду за тебя спокойна, и ты мне будешь не в тягость. Как ты на это посмотришь, дочка?» – «Ей-богу, наверное, так и надо, – ответила я. – Сама я об этом не подумала». Мы отправились в полицию, в отдел нравов, и меня рекомендовали в один дом, где я до сих пор прописана. Последний раз я видела Мадлен с год назад; мы выпивали с моим ухажером, пригласили ее к столу. Она сказала, что кровельщика отправили на галеры. С тех пор я ее не встречала. Не помню уж, кто говорил мне, будто ее унесли в морг месяца три назад. Если это так, тем хуже, потому что она была славная женщина, эта мамаша Мадлен, такое открытое сердце, а злости в ней было не больше, чем в голубке.

Лилия-Мария сама попала с детства в подобную же отравленную атмосферу, но последнее время она дышала таким чистым воздухом, что страшный рассказ Волчицы причинил ей мучительную боль.

Если мы и осмеливаемся с горечью привести этот рассказ, то лишь потому, чтобы все знали: при всем его ужасе он в тысячу раз невиннее того, что ежечасно происходит на самом деле.

Да, невежество и нищета слишком часто приводят дочерей бедняков к деградации и унижению человеческого достоинства.

Да, во множестве лачуг взрослые и дети, законные и незаконные дети, девочки и мальчики валяются на одной постели, как щенята на одной подстилке, и у них перед глазами возникают отвратительные сцены пьянства, избиений, разврата и даже зверских убийств.