Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида

– Куда вы? Щенсный готовит вам рай в Умани.

– Ах, что мне Умань! – отвечала красавица. – Я уже взяла однажды крепость Хотин, а теперь спешу на штурм Измаила…

На улицах Варшавы вихрилась пылища за каретами, из цукерен пахло ванилью, улыбки нежных пани были очаровательны, сабли звенели, а король Станислав был надломлен. При встрече с Яковом Ивановичем он проклинал королевскую жизнь:

– Я был первым человеком в Польше, соорудившим громоотвод – над своим дворцом. Но, спасенный от молний небесных, бессилен я отражать грозы земные… Что вы со мною делаете? – вырвалось у него из груди со стоном. – Ваша императрица даже не отвечает на мои письма. Король я или не король? Если ваши петербургские вундеркинды не могут спасти Польшу от хаоса, так не лучше ли мне довериться берлинским графоманам?..

Все это не предвещало Булгакову ничего доброго. Повидавшись с маркизом Луккезини, он сказал ему:

– Если Пруссия укрепила свои бранные мышцы субсидиями из Англии, то я советую графу Герцбергу помнить даже во сне: не один Питт в британском парламенте – существует еще и мощная оппозиция Питту… Вы, конечно, маркиз, с большим остроумием помалкиваете сейчас о том, что вам нужны Торн и Данциг.

– Зачем они нужны нашему королю?

– Вот именно! – заключил Булгаков язвительно. – Зачем вам Торн и Данциг, если ваш король пожелал теперь и… Варшаву!

Курляндия всегда была в ленной зависимости от Речи Посполитой, и герцог Бирон прислал полякам тысячу ружей. Нетрудно догадаться, против кого эти ружья будут направлены. Но затем прикатила в Варшаву молодая герцогиня Доротея Курляндская, за ней лошади волокли по улицам двадцать пушек. Все ляхи, и даже сам король Станислав, делали вид, что безумно влюблены в герцогиню… Булгаков затворил двери посольства.

Дипломат – всегда шахматист, играющий на нескольких досках. Нельзя, сидя в Варшаве, видеть только то, что творится в Польше, события сейма надо связывать с интригами Берлина, Лондона, Вены и… даже плюгавой Митавы! Булгаков не сразу понял, что секретарь посольства, венецианец Франц Альтести, уже сделался тайным агентом Платона Зубова…

– Не кажется ли вам, – сказал ему Булгаков, – что революция во Франции не есть наказанье господне для России, напротив, милый Франц, я полагаю, что она поможет нам разрешить внешние проблемы.

– Что для этого надо? – вытянулся Альтести.

– Первым делом надо отозвать из Берлина нашего посла Максима Алопеуса и сослать его в Илимский острог, как человека, продающего графу Герцбергу мои тайные донесения.

– Он масон, а граф Герцберг тоже масон.

– Но русский посол, даже если он масон, не имеет права поддерживать прусские интересы – в ущерб интересам России.

Это было первое условие Булгакова, о котором Альтести известил Петербург. Второе условие было гораздо важнее:

– Я бы не отворачивался от революции во Франции, а вступил бы в союз с революционной Францией, – сказал Яков Иванович. – Якобинцы ввели сейчас в моду новое выражение: алтарь отечества. Так вот, милейший Франц, я напишу императрице свое мнение и после этого могу сложить голову на алтарь отечества…

Екатерина призывала его: пока длится война, действовать осторожно, больше наблюдая. Предельно честно Яков Иванович дал ей понять, что берлинские политики ждут ее смерти, чтобы затем – уже при Павле – воцариться и в русской политике, как они воцарились здесь, в Варшаве, а тогда послом в Петербурге окажется все тот же проклятый маркиз Луккезини, давно брызжущий на весь мир славянства гадючьим ядом…

Альтести доложил Булгакову, что Луккезини вчера собрал чемоданы и укатил в Рейхенбах, где на границе с Австрией собралась мощная прусская армия и куда срочно выехал прусский король, выбравшийся из омута алкогольной депрессии.

– Но позволит ли ему Питт напасть на Австрию?

– Нет, – ответил Булгаков, – Англия пихает Пруссию на войну, но сама же войны боится. Питт не желает видеть Пруссию балтийской державой, Питт с а м желает владеть Балтийским морем… Все проиграют, кроме России!

– Пардон, а кто же будет платить за битые горшки?

– Польша, – очень точно напророчил Булгаков…

Булгаков написал Екатерине, что вражде Европы империя Российская должна противопоставить союз с революционной Францией.

– Да, да! – убежденно говорил он. – Альянс с Парижем, каким бы он ни был, оживит русскую политику, зато он свяжет по рукам и ногам Англию, все недруги разом подожмут хвосты, как подзаборные шавки… Если сейчас Екатерина согласится с моими планами, значит, она воистину великая государыня. Если же она отвергнет мои планы, значит, она только слабая и старая женщина, утешенная слабой любовью ничтожного Платона Зубова…

И об этом Альтести тоже сообщил Платону Зубову!

Екатерина была предельно возмущена.

– Слушай! – сказала она Безбородко. – Не ошиблись ли мы, посылая в Варшаву Булгакова? Ты посмотри, что он мне тут предлагает. Чтобы я дружилась с парижскими жакобинцами!

Сиятельный «визирь» мямлил, вздыхал, перетоптывался, а чулки на его ногах по-прежнему свисали складками. Графу Александру Воронцову он дружески признался:

– Булгаков очень сильный политик! Только такой политик и способен предложить России то, что может ее спасти. Но союз с Францией некоролевской уже невозможен для Екатерины…

– Так что же будет? – спросил Воронцов.

– А вот то и будет, что Булгакову свернут шею…

Владычица миллионов рабов, императрица уже сама превратилась в жалкую рабыню субтильного наглеца с тонким язвительным ртом, с крохотными ручками барышни, даже летом упрятанными в муфту, с визгливым голосом капризного крикуна. Женщину одолевали сейчас ненависть к Франции и любовь к Зубову, процесс над Радищевым и упорное молчание Потемкина в Яссах. Светлейший писал все реже, жаловался на сильные боли, забывал датировать письма, одно из них, словно в насмешку, Потемкин пометил XVIII веком…

В один из дней Степан Иванович Шешковский зашел погулять в садик при Пажеском корпусе, где ребята здоровущие повалили его в траву и высекли во славу божию… Не думаю, чтобы они секли обер-кнутмейстера за преследования Радищева. Но все-таки не следует забывать, что секли-то Шешковского пажи ея величества, а Радищев ведь тоже из пажей вышел, – так что корпоративную связь событий мы все же будем учитывать… Шешковский нажаловался императрице.

– Утешься, – отвечала она. – Виновных сыщем и сошлем туда, куда Макар телят не гонял. А тебе, Степан Иваныч, чую, предстоит славное путешествие из Петербурга в Москву…

Мы вынуждены признать: дама была с юмором!

Каверзы внешней политики едва достигли бастионов Кронштадта, когда флот Густава III, не сумев выманить эскадру Чичагова из Ревеля, снова двинулся на Петербург. Ветер удачи опять напирал в плотную белую стенку парусов, приближая захватчиков к заветной цели… Петя Курносов растолкал брата: