Александр Чиненков - Форпост в степи

— Я сейчас погляжу, кто это! — выкрикнул Злобин и вскинул ружье, целясь в темь, откуда летели стрелы.

Небо начало светлеть. Бой близился к завершению.

— Коня! — крикнул Кирпичников казакам. — Сейчас поскачем и перебьем всех тех, кто в верховья утечь поспел.

— Оставайся, атаман, я поеду, — сказал Злобин. — Ты ранен и присматривай здесь.

— Нет, я сам догоню Ергаша, — заупрямился Иван. — Неможно нам упустить этого кровопивца!

— Тебе тяжело в седле будет. К тому ж ты атаман и не могешь оставить сотню. А я не вернусь без Ергаша. Он не уйдет! Половину казаков с собой возьму!

Бой затих. Появились и пленные, с бледными перекошенными ужасом лицами, в рваной одежде, лоснившейся от грязи и крови. Одного из них Кирпичников подозвал к себе:

— Сабарман Ергаш был с вами?

— Н-нет, — молодой кайсак затравленными глазами вглядывался в лицо атамана, словно моля о пощаде. Пуля ему пробила грудь навылет, но он держался.

— А где он?

— Еще с вечера ушел куда–то. Наверное, на дальний стан к своим воинам.

— Вы слыхали? — спросил Иван казаков, уже готовых пустить коней в галоп.

— Ничего, разышшем! — пообещал Злобин.

— Поспешайте!

* * *

В разгар сражения старый Умар благоразумно решил унести подальше ноги. Он шел к своей юрте, радуясь, что Аллах внял его страстным молитвам и долго вынашиваемые мечты о мести наконец–то свершились. Умар также был уверен, что и Ергаш найдет свою смерть от рук казаков, которым путь на дальнее стойбище указал опять же он, немощный, казалось бы, старик.

Подпоив еще с вечера Ергаша, неожиданно заявившегося к нему в юрту, Умар вызнал все о казаках, которые буквально на пятки наступали сабарману, гоняя его по степи. И тут его голову посетила удачная мысль — отомстить разорившим его родственникам чужими руками.

Хорошенько все обдумав, Умар напоил Ергаша, уложил племянника спать, а сам, оседлав коня, отправился на поиски отряда казаков. Рассчитав, где он мог бы их встретить, Умар доскакал до предполагаемого места быстрее, чем рассчитывал. Казаки не заставили себя ждать, и уже скоро они встретились. Ну а что произошло впоследствии… Страшная резня, которую Умар воспринял не с горечью, а с восторгом кровожадного маньяка–убийцы. Потомки брата уничтожили его ветвь рода, а он без сожаления уничтожил их…

Пройдя половину пути, Умар почувствовал усталость. Сердце бешено колотилось в груди. «Странно, — подумал старик, — такого я раньше никогда не испытывал!»

Голова кружилась, и не хватало воздуха. В груди разгорался огонь, готовящийся вскоре перейти в пожар. Руки и ноги начали холодеть, радужные круги в глазах становились все ярче и ярче, мешая видеть.

— О Всевышний! — прошептал, останавливаясь, старик. — Не могу дальше. Не могу.

«Еще чуточку! — подгонял его вдруг запаниковавший внутренний голос. — Там, за речным поворотом, твоя юрта! Бодрись! Не хочешь же ты подохнуть в степи, как пес безродный!»

— Не могу…

«Несчастный! Ты еще можешь, крепись. Иди дальше. Вставай!»

Успевший сесть на землю Умар с трудом поднялся. Тяжело переставляя ноги по таящему снегу, он заставил себя идти вперед.

Вдруг он увидел всадника, скачущего навстречу. Умар остановился, не зная, идти ли ему дальше или ждать его; постоял в растерянности и не успел ничего решить, как тот подъехал. Умар посторонился и посмотрел на всадника плохо видящими глазами, пытаясь разобрать, кто он и почему так неосмотрительно скачет в разгромленный казаками аул. Юноша соскочил с коня.

— Это ты, Умар? — спросил он, и старик узнал сына Юсупа, Сияркула.

— Я это, — ответил удивленно Умар. — А ты разве жив? И почему скачешь от моей юрты?

— Что в ауле? — спросил Сияркул. — Казаки еще там или уже ушли?

— Казаки там, и много их, — вздохнул старик. — А ты для чего в аул скачешь? Жить надоело?

— Я хочу похоронить отца! — воскликнул юноша. — Как истинный мусульманин он должен быть предан земле, а не валяться в грязи, терзаемый псами и шакалами.

— Боюсь, что похоронить Юсупа тебе не позволят, — улыбнулся Умар. — Да и тебя зарубят. Не побрезгуют сабли замарать!

— А ты чего насмехаешься? — обозлился юноша. — Ты рад смерти отца моего? Скажи мне.

— Я не любил твоего отца, Сияркул, — ответил старик, даже не пытаясь убрать довольную улыбку с лица. — И тебя не любил. И жирного брата твоего, Ирека! Я рад, что Аллах обрушил справедливую кару на ваши головы за все те муки, которые вы причинили мне!

— Закрой пасть, старик! — взвизгнул юноша и выхватил из ножен саблю. — Я не посмотрю, что ты мой дядя, и…

— Что ж, убей меня, гаденыш, — хохотнул Умар. — Всевышний давно поджидает меня. Заждался, может быть, и тебя послал лишить меня жизни.

— Да я… — Сияркул взмахнул саблей, но не посмел обрушить ее на голову престарелого родственника. — Ступай своей дорогой! — гневно крикнул он. — И никогда больше не попадайся мне на глаза!

Убрав саблю, юноша отвернулся и вставил ногу в стремя. Но вскочить на коня он так и не успел. Умар ухватил его левой рукой за плечо, развернул к себе и изо всей силы вонзил кинжал ему в грудь. Сияркул вздрогнул, короткий стон вырвался из его груди; он безмолвно упал на спину. Умар несколько минут стоял неподвижно, затем махнул рукой и вытер лезвие кинжала полой своего халата.

И сердце остановилось у него в груди, свет в глазах померк, и он рухнул на тело Сияркула со счастливой улыбкой на лице.

* * *

— Атаман, а с бабами кайсацкими и детьми что делать велишь? — спросил Рукавишников, подойдя к Ивану.

Кирпичников посмотрел на сбившихся в кучу женщин, прижимающих к себе перепуганных детей:

— Мордовать их и насильничать не дозволяю. Мы казаки, православные, а не супостаты степные, как Ергаш! Пущай зараз с нами зимуют и жратву готовят!

— Дык мы что, здеся зимовать будем? — ужаснулся казак. — Здесь, в степи голой?

— А ты куды собрался? — разозлился Иван. — В сибирскую ссылку пробираться или обратно в Яицк? Нас там слухать теперь не будут! Раз возвернулись — знать, от конвоя утекли. Еще, чего доброго, смерть капитана Окунева на нас свесят. Смекаешь, дурень? Снова в кандалы вырядят и уже в соляные шахты на каторгу определят!

Рукавишников озабоченно поскреб бороду. Слова атамана заставили его задуматься о том, о чем он раньше «не мыслил».

— Сколько казаков в живых осталось? — спросил Кирпичников.

— А кто его знат, — ответил казак. — Погибших десятка два будет. А раненых… Да почитай кажный подрезан. А тяжелых пятеро. Это тех, кто промеж жизнью и смертушкой бултыхаются.

— Все, зимуем здесь, — твердо решил Кирпичников. — За зиму отлежимся, раны подсохнут, а уж весной… Снег растает, а там поглядим куда податься!

— С пленными ордынцами что делать велишь? — вздохнув, спросил Рукавишников. — Их ведь рыл двадцать почитай набирается.