Павел Северный - Сказание о Старом Урале

Откуда же этот шум? Сусанна не сразу поняла, что шумит у нее в ушах. Да еще сердце стучит – больше здесь ничто не нарушает давящую тишину. Вспомнила, как вчера еще смотрела с вышки на леса под луной. И поняла, что лучшим временем всей ее жизни были часы, проведенные на заимке Сыча. Это были единственные в ее жизни часы настоящей свободы...

Оставив Сусанну в подземелье, Шанежка вернулся в свою избу. Он пытался подбодрить себя мыслями о награде, но не радовала и награда. Его брала злоба на хозяина. Ведь хотел он, приказчик Шанежка, обрадовать, осчастливить хозяина, а тот велел в подземелье запереть любовницу. Попробовал он освежить в душе радость отмщения за те унижения, что вынес по милости Сусанны. Но никакой мстительной радости не испытал, напротив, судьба пленницы студила даже его злобную и черствую душу. Знал бы – так и ловить-то не стоило! Авось не казнил бы хозяин старого, верного, самого нужного холопа...

Походив по избе, Шанежка подсел к столу, пожевал в раздумье черствого хлеба; стало клонить ко сну.

Обернулся на скрип двери. На пороге оказался Савва. Башенный старшина, не глянув на икону, перекрестился. Спросил глухо:

– Куда упрятал?

Под колючим взглядом старика Шанежка нарушил хозяйский запрет:

– В Цепную залу. Сам велел!

Проговорив эти слова, приказчик отвел глаза и уставился в пол.

– Стало быть, хозяйской награды теперь за верную службу ждешь?

В голосе старика злая насмешка. Даже хуже: упрек и ненависть.

– Понимай, Савва: ежели бы не изловил, не жить мне. Тебе-то хорошо. От всего в стороне.

– Бежать ей пособил я.

Шанежка вытаращил глаза, закрестился часто.

– Господь с тобой!

– Кабы со мной была, не угодила бы в Цепную залу. Завтра хозяину доложи, Шанежка. Пусть и меня туда же посадит.

– Ты, Савва, видать, не в себе. Кто тебя разберет, что ты в уме держишь. Только вот что скажу: все же доносить на тебя не пойду. Сам понял: понапрасну сгубил эдакую красавицу. Глянул сейчас в подземелье. Эх, больно хороша баба! Жаль мне ее стало.

– А может, и не сгубил еще? Сила в ней над Акинфием большая. Такая сила, что иной раз и государей заставляет царствами кидаться... В твоей воле, Шанежка, ее из Цепной залы на волю выпустить.

– Не смею, Савва.

– Али духу не хватает?

– Убьет за такое.

– А у тебя ног, что ли, нету?

– Везде сыщет. Меня-то никто не схоронит, волк я для любого здешнего человека.

– Трусишь? А ты хоть разок доброе дело сотвори. На-ка!

Савва положил перед приказчиком кожаный мешочек.

– Возьми вот; может, от этого храбрым станешь? Серебро. Отпустишь Сусанну – своим считай.

– Боюсь. Хозяин убьет.

– Сибирь не махонькая... Посчитай на досуге рублики в мешочке. На таких колесиках далеко укатишь. И ты про Демидова позабудешь, и они тебя не вспомнят.

– Не серчай, что изловил.

– Сам ране такой же был. Ретивый. Должно, от старости дурею. Жалость к людям душу изглодала. О всех загубленных за упокой молюсь. А за нее, молоденькую, охота мне во здравие помолиться.

Но приказчик косил в сторону и вздыхал сокрушенно. Савва встал и, не глядя на приказчика, вышел из избы. Даже дверь не прикрыл за собой.

Освещенный луной, старик шагал к своей башне, уже поняв, что его силой не вызволить пленницу из Цепной залы.

Колокол отзвонил полночь. Проиграли свою мелодию куранты.

Шанежка опять уловил во дворе шаги и старческое покашливание. Ага! Самойлыч! Хозяйский камердинер...

У старого слуги дрожали губы. Стараясь глядеть мимо приказчика, Самойлыч выговорил через силу:

– Хозяин тебя требует. И велел прихватить ключи. Сам знаешь какие...

Вторые сутки пленница сидела в темноте подземелья. Свеча давно догорела. За это время никто не приходил. До хлеба она не дотронулась, а воду выпила всю, так и не утолив мучительной жажды. Но хуже всего была могильная тишина, изредка нарушаемая писком дерущихся крыс.

Почему же не идет Акинфий и каковы его замыслы? Она уже успела поразмыслить, как действовать. Решила разжалобить Акинфия слезами раскаяния, лишь бы только выйти из этой нечеловеческой тьмы.

От сырости все тело стало липким. Ей было холодно. Чтобы хоть немного согреться, она вся съеживалась, зарывалась в солому. От невыносимой тишины она начинала разговаривать вслух. Произносила те слова, что собиралась сказать Акинфию, вымаливая прощение. Надежды на прощение она не теряла. Тогда она сможет вернуться в свою опочивальню, успокоить Демидова лживой покорностью, выждать время и снова пытаться бежать.

Больше всего Сусанна боялась, как бы Демидов не приказал пытать и бить ее. Она знала, понаслышке, ужасы демидовских пыток. Люди сознаются под пыткой во всем, что было и чего не было. Если Акинфий надумает применить к ней пытку, Сусанна твердо решила свалить всю вину на Прокопия.

В кромешной тьме подземелья Сусанна пыталась приготовиться к допросу, обдумать ответы, найти средства разжалобить Акинфия. Ей все еще верилось, что прежняя власть над ним не утрачена и вернет ее вновь в привычную роскошь опочивальни.

Когда Шанежка прибежал уже после полуночи на зов хозяина, тот отобрал у приказчика ключи от подземелья и грубо прогнал, не спросив никаких подробностей о том, как ловили Сусанну и как она повела себя в подземелье.

Сам Демидов вторые сутки не выходил из спальни, ничего не ел, пил крепчайшую брагу кружками, не испытывая даже легкого опьянения. Он еще никогда в жизни не ощущал в себе такой холодной, давящей злобы. Он гневался не на обманщицу, которую мысленно обрекал на самую лютую казнь, а на самого себя. Он испытывал мучительный стыд перед самим собой за то, что за столько лет совместной жизни не смог распознать этой женщины. Обманулся, как безусый юнец! Теперь он догадывался, что за все эти годы она не сказала ни одного искреннего слова и, даже лаская, лгала. Как мог он верить этому дьявольскому притворству, этим лживым чарам, до того заворожившим его, Акинфия Демидова, что смогли даже в его каменной душе пробудить давно забытую жалость и нежность?

Измученный гневом и этими мыслями, Демидов уже не раз порывался кинуться в подземелье, нещадно бить ее за все, что она сотворила с его душой. Но он смирял эти порывы, боялся, как бы не подпасть снова под колдовское обаяние этих лживых глаз и не размякнуть. Несмотря на всю свою ненависть к обманщице, он не мог избавиться сразу от ее прежней власти над ним. Всем своим трезвым, жестоким, холодным умом Акинфий ненавидел эту женщину. Сердцем же он все еще принадлежал ей, все еще любил ее, непокорную, властолюбивую и все же мягкую и нежную... И хотя ее ложь была очевидна и вырыла пропасть между ним и ею, Демидов никак не мог решиться начать экзекуцию.