Павел Северный - Сказание о Старом Урале

– Сусанна!

– Не позабыл, стало быть, как меня звать? Будешь помнить? А вот то, что сейчас я винилась перед тобой, – об этом позабудь. Слышишь?

– Люба ты мне.

– Экую радость сказал.

– Не шути со мной, Сусанна; не испытывай моей доброты к тебе.

– Во сне, что ли, ты добрым-то бывал? Смешно слушать о демидовской доброте. Охота тебе знать, отчего сбежала от тебя? Скажу: от злодейства твоего, от смрадного твоего дома, от богатства неправедного, а пуще всего от поцелуев твоих поганых, слюнявых.

– Врешь. Все врешь! Притворщица! Не верю ни слову. Сколько раз ты мне о своей любви твердила!

– Не веришь? Не веришь, что всегда мне тошнехонько было с тобой? До одури ты мне противен был, а про любовь от страха лгала, пока силы хватало терпеть тебя возле себя.

– Признаешься, что обманывала?

– Всегда дураком считала и дураком выставляла.

– Куда хотела податься?

– Не скажу.

– Пойми, окаянная, что тебя ждет!

– Все поняла. Не убежать мне, не вырваться из твоих когтей кровавых. Пропала я. Не видать мне солнышка. Пытками, проклятый, замучишь. На цепь посадишь. Замучишь и в эту стену замуруешь, как многих замучивал. Вон они, кирпичики-то, уж приготовил...

– Не стану тебя мучить. Люба ты мне больше всех на свете. Только открой правду, зачем и к кому бежала?

– Ничего от меня боле не услышишь. Хлещи до крови. Руки свои моей кровью умой, коли мало пролил крови людской. Хлещи!

– Не стану! Пальцем не трону. На, бери!

Демидов швырнул плеть под ноги Сусанне.

– Не станешь? Поди, снова начнешь целовать? Жаль меня стало? А вот мне тебя не жаль, душегуба. Мужа моего топором зарубить велел. Вольность мою в логове своем мызгал и в грязь втаптывал. На, получи хоть от меня за всех избитых!..

Сусанна схватила плеть с пола, вскочила на ноги, размахнулась и со всей силой хлестнула Демидова. Он не двинулся с места, не защитился, и новый удар рассек ему бровь. Кровью залило глаз, и Акинфий прикрыл лицо руками.

– Больно? Значит, и палачу больно бывает?

Сусанна хлестала его и по спине, когда Демидов повернулся к выходу. И даже когда он уже закрыл дверь, узница еще хлестала по ней, по кованым сундукам, по стенам. Попался ей под руку и канделябр с горящими свечами. Она и его опрокинула ударом плети, но когда все вокруг снова погрузилось в темноту, Сусанна упала на пол и дала волю рыданиям...

Дня три Демидов не спускался больше в подземелье. Ходил туда Самойлыч, носил еду, воду и свечи. Каждый раз слуга докладывал хозяину одно и то же: Сусанна Захаровна лежат-с, кушать не изволят, зарываются головой в солому...

На четвертое утро Демидова разбудил шум дождя. Его глухой, ровный шум успокоительно подействовал на Акинфия. Рассеченная бровь поджила и саднила меньше. Смягчилась и острота обиды на Сусанну. Вспомнились собственные слова, полушутливо сказанные сыну: дескать, Демидовы помнят зло только до поры, пока не изобьют обидчика.

Еще накануне вечером он решил простить Сусанну, даже не зная всей правды о побеге. Он даже боялся, что эта правда может быть непоправимой. Он сознавал, что сердцем простил обидчицу уже тогда, в подземелье, и хлестнул Сусанну сгоряча, по-мужски, от обиды. За то, что она сторицей дала сдачи, он не серчал, даже с тайной радостью вновь узнавал прежнюю непослушницу. Ему прямо понравилось, что она не боится грубой силы, не трепещет, не унижается. Ох, горда! И смела! И Демидов который раз в жизни убедился, что робеет, встречаясь с чужой, непреклонно смелой волей, теряет свою и внутренне восхищается истинно храбрым противником. Сам он умел бороться, уничтожать врагов и сражаться только чужими руками, наносить удары чаще всего в спину.

Еще лежа в постели, он приказал Самойлычу:

– Сгоняй-ка сюда живей всю домашнюю челядь!

– Кого прикажете звать-с?

– Всех, кто в доме есть, до единой души. Не таращи глаз! Порешил я подле себя наладить опочивальню Сусанны Захаровны. Вели людишкам единым духом сверху все ее добро перетаскать во французскую зальцу. Дверь в нее отворить настежь и никогда не запирать.

Растерянно-радостно кивая головой, то и дело поддакивая хозяину, Самойлыч метался по спальне хозяина, то подбирая, то роняя раскиданную одежду. Его несказанно обрадовала новая перемена в судьбе узницы.

– Не мельтеши перед глазами. Сам оденусь.

– Сейчас, батюшка! Единым духом все слажу.

Еще не смея окончательно верить твердости хозяйского решения, Самойлыч побежал распоряжаться...

Миновал полдень, а Демидов все медлил идти в подземелье, чтобы принести Сусанне прощение.

Слуги проворно перетаскивали во французскую комнату мебель из опочивальни Сусанны, а Демидов сам указывал, куда ставить убранство. Новое помещение для Сусанны ему понравилось. Теперь, рядом с его спальней, она всегда будет на глазах...

Приказав полотерам до блеска натереть паркет в зальце, Демидов поднялся в прежнюю опочивальню Сусанны. Пустая, она показалась очень большой и просторной. Обратил внимание на персидский ковер, не снятый со стены. Удивился, что раньше из-за полога кровати не замечал такого красивого узора. Пусть этот ковер положат отныне на пол в новой спальне. Он погладил упругую ткань, с удовольствием ощутил прикосновение к пушистому ворсу, но неожиданно почувствовал под ковром пустоту. Он надавил сильнее, отогнул край ковра и заметил дверь. Весь похолодев, Демидов сорвал ковер со стены. Крикнул не своим голосом:

– Самойлыч!

Вбежавшего слугу он грубо схватил за руку:

– Куда эта дверь?

– Не ведаю, Акинфий Никитич! Мало ли у нас в доме дверей! Не извольте сами ручки свои марать. Дозвольте, пыль сперва сотру!

Но Акинфий, не взвидев света, тряс старика за плечи.

– Свечей! И вон отсюда! Стой у дверей, чтобы никто не входил. Змеи вы все, а не слуги.

Самойлыч чуть не ползком выскользнул из опочивальни, тотчас же вернулся с шандалом. И когда Демидов шагнул со свечой за таинственную дверь, верный Самойлыч, поминутно крестясь, остался перед дверями опустевшей спальни...

Вымокнув под дождем, Демидов вернулся в дом из парка. Бледный, страшный, молча прошел во французскую комнату. Только увидев в зеркале свое отражение, он заметил, что все еще держит в руке шандал с потухшей свечой. Он с яростью хватил шандалом по зеркалу. Осколки разбитого стекла брызнули во все стороны. Из комнаты испуганно шарахнулись полотеры. В исступлении Демидов крошил и остальную мебель в комнате. Топтал хрупкие ножки стульев, расшвырял с постели одеяла и подушки, сорвал полог, разбил десятки ваз и фарфоровых статуэток, свалил туалетное трюмо... Учинив этот разгром, пустился бегом к малахитовой лестнице и ринулся вниз, в подземелье, рискуя сломать себе шею на крутых ступенях.