Павел Северный - Сказание о Старом Урале

Акинфию нравилась манера, с которой гость ел, нравилась богатая, отнюдь не крикливая, скорее скромная одежда и очень дорогой парик; снежная белизна его локонов, под стать уральским сугробам, чуть отливала синевой. Нарочно подсиняют, что ли?

Разговаривая про Урал, гость только за десертом, да и то вскользь, упомянул, что едет в Катерининск, на свидание с Татищевым. Так подчеркнуто и сказал: Катерининск. У светского человека это прозвучало определенным намеком на антипатию к немецкому названию... О причинах поездки к Татищеву гость не распространился и попросил у Акинфия разрешения осмотреть Ревдинский завод.

Акинфий тотчас повел гостя к домнам и молотам. Во время осмотра гость говорил мало, больше спрашивал, и Акинфий проникся искренним уважением к гостю: познания Строганова в горном деле оказались настолько серьезными, что Демидов только диву давался, когда это «столичный щеголь» успел их накопить. По заводу бродили больше двух часов. По возвращении Строганов попросил разрешения отдохнуть в отведенном ему покое.

Вечером Акинфий угощал Строганова французскими винами в зеркальной гостиной.

Из окон за частой сеткой мокрого снега, косо перечеркнувшей горизонт, открывалась панорама завода. Совместная прогулка по этому заводу, предпринятая днем, сблизила гостя и хозяина. Строганов все больше нравился Акинфию, внушая все большее расположение. Нравился Демидову и вечерний костюм гостя – малиновый кафтан, отороченный по воротнику и обшлагам рысьим мехом.

Глядя в окно, Строганов покачал головой.

– Смею думать, что и завтра будет непогода, – сказал Строганов.

– А пусть себе. Над нами не каплет. Обиды на нее не имею оттого, что искренне рад нашему более тесному знакомству.

Строганов вежливо отвесил хозяину легкий поклон, но от окна не отошел. Достал табакерку, предложил Акинфию.

– Благодарю. Не приучил себя к этой моде. Чихаю сильно, видать, не по носу зелье.

– Признаться, я и сам удовольствия не испытываю, просто отдаю дань моде. Извольте извинить мою нескромность: кто строил этот дворец?

– Брат. А кто начертал его проект на бумаге, признаюсь, просто не знаю.

– С фасада очень внушителен. Облик, пожалуй, петербургский. Видимо, на всяком из ваших заводов имеется своя достопримечательность. Вашу Падающую башню, под стать Пизанской, мне уже удалось видеть.

– Как же она вам понравилась? Хотелось бы услышать мнение человека, истинно просвещенного.

– Башня весьма запоминается. Думаю, что станет немаловажным памятником вашему роду на Урале.

– Памятником, говорите вы? За что же нам такая честь?

– Родитель ваш деяниями для Урала достоин памятника. Без него не бывать бы краю таким, какой он сейчас.

– Без нас-то, может, и был бы, а вот без Строгановых не стало бы Руси на Каменном поясе!

– Однако моему предку потомки памятника не воздвигли.

– А вы не сетуйте. Памятники вещественные, излаженные рукой человеческой, крошатся и рассыпаются. Вечны только те памятники, кои народная память хранит. Есть в народе памятка о вашем предке Семене Строганове, как он, Ермака выискав, Сибирь его военной доблестью, а паче собственным разумом покорил.

– Что вы! Разве об этом кто-нибудь думает в народе?

– И немало думают. Песни об этом поют, сказы говорят...

– Отрадно мне от вас такое слышать. Тем более, что о достойных русских людях сейчас моднее забывать, нежели помнить.

Фраза показалась Демидову знаменательной. Он хотел подкрепить эту мысль собеседника, но слуга внес канделябр со свечами. Задернул на окнах кружевные шторы, и темная, слабо подсвеченная снизу громада заводских цехов в окне исчезла. Строганов достал из заднего кармана кафтана голландскую трубку, набил ее табаком и раскурил от свечи. Акинфий вспомнил, что такую же курил Петр.

– Не обессудьте и не сочтите мой вопрос праздным любопытством. Хотел бы узнать, по какой надобности решили навестить генерала Татищева? – спросил Демидов.

– Ответить на вопрос ваш мне нелегко. Не оттого, что мой визит к его превосходительству составляет тайну, а потому, что, сказав правду, окажусь перед вами в пренеприятном положении. Сочтете меня просто образцом невежливости.

– Об этом не печальтесь. Любая правда ценнее всякой вежливости.

– Извольте. Еду к генералу жаловаться на вас, господин Демидов.

В гостиной наступила тишина.

– На что же вы изволите жаловаться, государь мой? – спросил Демидов удрученным тоном.

– Ох, Акинфий Никитич! Буду жаловаться на самоуправство, вами чинимое, преимущественно на то, что похищаете нашу живую силу, рабочих людей. Притом собираюсь жаловаться не только от своего имени, но также и по поручению других владетелей горных заводов.

Демидов сделал глоток вина.

– Так, так, господа заводчики. А убеждены ли вы, что пора жаловаться действительно пришла?

– Терпели долго, но пора пришла.

– А он сердечный приятель мой, Василий Никитич! Жаль мне его. Все неприятности разом на одну старческую голову.

– Что хотите сказать этим?

– Давно ли из столицы?

– Больше двух месяцев.

– Тогда неведение ваше объяснимо.

– Извольте высказаться определеннее. Какое неведение имеете вы в виду?

– Господин Строганов, Ее Величество государыня императрица Анна Иоанновна за особые заслуги перед российским отечеством отдарила новые казенные кушвинские заводы господину берг-директору Шембергу.

При всем своем светском лоске Строганов не удержался от резкого возгласа.

– Изволите шутить, господин Демидов. И шутить жестоко, непозволительно...

– Я сказал вам сущую правду, государь мой.

Акинфий заметил, как бледность покрыла лицо Строганова.

Он чуть не простонал:

– Да разве мыслимо отдавать такое богатство в иноземные руки? В чем же заслуги этого саксонца? Перед каким отечеством? Бог знает, что у нас творят!

– О том, что творят в Петербурге, русский бог едва ли знает. Разве что немецкий помогает?

– Да, это, конечно, дело рук герцога... Простите, впрочем!

– Правду сказать изволили. При мне о герцоге можете говорить без опаски. «Слово и дело» не закричу.

– Но вы же с ним дружите?

– Деньгами ссужаю – вот и вся дружба. Деньги у Демидова берут без отдачи. Все кругом – наши должники, с тех пор как род наш пришел на Каменный пояс. Все нашим рублем оплачены. Один царь Петр ни копейки не занял, а самих нас за ворюг почитал. Ругал отца за утайку долгов казне. А ведь мы утаивали их, чтобы сановникам столичным было что в руку положить...

Неправду говорят о моей дружбе с герцогом. Об Акинфии Демидове вообще много зряшного плетут досужие языки. Да и про любого значащего человека всегда много неправды ходит в государстве. Сами подумайте: народ знает только, что правит им царица Анна. Но мы-то с вами доподлинно знаем, кто играет в бирюльки судьбой нашего государства. И как играет! Кто отдал персам завоевания Петра? Кто подвинул назад границы наши с Китаем, до того зарубленные на Амуре? Все он, нынешний временщик. Нет, не вовремя вы, господин Строганов, решили жаловаться на меня. Заводчики, кои, прикрывшись вашим именем, вас на эту жалобу подвигнули, живут мелкой корыстью. Сами боятся Демидова, вот и выставили вас вперед как жалобщика. Мол, если сам Строганов с нами, значит, и нам не страшно!