Павел Северный - Сказание о Старом Урале

Поясков с таким мастерством рассказывал князю охотничьи приключения, что тот таращил глаза, заслушивался этими байками до полуночи, а утром просыпал. Выезд из-за этого откладывался. Так, даже без дорожных ухабов, подчас затягивалось время пребывания в пути. Не ускользнуло от внимательного проводника, что князь отнюдь не чуждается женской красоты, не забыл тропок к сердцам красавиц и уже проявляет некоторый интерес к рассказам о тагильской домоправительнице.

К Нижнему Тагилу подъезжали после полудня. Солнце придавало осенним краскам игру теней. Ветерок с шелестом гнал по дороге подсохшую листву. Перед самым заводом княжескую карету занесло на повороте. Спицы у задних колес дружно треснули, колеса рассыпались. Пришлось Пояскову отправиться в Тагил за новыми колесами, поэтому он смог предупредить Прокопия о высоком госте.

Когда тройка с князем Вяземским остановилась у дворцового крыльца в Тагиле, нежданного, но желанного гостя встречал не только сам Прокопий, но и Анфиса с хлебом-солью. Разряженные в парадные ливреи слуги составляли пышный фон этой встречи. Князю она пришлась по душе. По русскому обычаю он даже облобызался с красивой домоправительницей Демидовых.

Пока князя отмывали с дороги в бане, со двора поскакал в сторону Невьянска конный нарочный от Пояскова с двумя пакетами к Никите Никитичу Демидову и башенному старшине Савве. Гонцу было приказано строго-настрого вручить пакет старшине только в собственные руки и притом непременно с глазу на глаз...

Сенатор князь Вяземский слыл любимцем императрицы. Сознавая, что наделен умом не чересчур щедро, он избрал для житейского пути, а особенно для восхождения по служебной лестнице такие приемы, как лесть, услужливость и приветливость. Несмотря на тучность, он был подвижен и не щадил сил на поклоны перед сильными: известное дело, поклоном спины не надсадишь, шеи не свернешь! Одевался князь щегольски, и всегда его по-особенному завитый парик вызывал похвалы и восхищение императрицы.

Служба его при дворе началась при Екатерине Первой, благоволил к нему Меншиков, ибо князь довольно успешно выполнял тайные поручения временщика, что, кстати, и помогло тому быстрее дойти до бесславной опалы. Однако опыт близости с Меншиковым князю не только не повредил, а даже помог, как только появился в Петербурге новый временщик при новой императрице. Вяземский быстро приблизился к обер-камергеру Бирону и сумел завоевать его расположение, давая ему кое-какие советы. Однако, снискав доверие Бирона, князь не порывал и старых связей с сановниками и родовитым дворянством.

Когда помещики выступили против Демидова и понадобился ловкий ревизор, выбор после долгих споров пал именно на князя Вяземского: Сенат поручил ему возглавить розыск на Урале для проверки демидовского хозяйничанья в этом краю железа и соли. Демидовы издавна, еще со времен Меншикова, дружили с князем Вяземским. Однако дружба эта скоро оказалась уж очень дорогой и не особенно полезной заводчикам. Бывало выгоднее совать подачки в другие карманы. Князь глубоко затаил обиду на Демидовых и теперь показал это Акинфию: когда тот явился с визитом, князь, уже назначенный главой следствия, просто не принял у себя всесильного заводчика.

Понимая всю трудность возложенного на него поручения, Вяземский обещал царице до всего тщательно докапываться, не кривя душой и совестью. В Сенате он вслух грозился вывести Акинфия на чистую воду. Дворянам обещал найти и вернуть всех крепостных мужиков, сманенных заводчиком, а в случае смерти этих мужиков потребовать с Демидовых компенсации. Эти обещания передавались по всем гостиным столицы. Знать начала верить, что владычеству Акинфия Демидова на Урале приходит конец.

Но, отъехав от Петербурга, князь переменил и тон и намерения. Шумные обещания он и в Петербурге-то давал больше для вида, чтобы придать значимость своей персоне, нагнать на заводчика больше страха и положить в свой собственный карман как можно больше золота. Князь знал о смертельной болезни императрицы и отлично замечал, что в Царском Селе повеселела царевна Елизавета Петровна. Он очень точно угадывал, что близость с Бироном не распахнет перед ним дверей в кабинет императрицы будущей. От полной опалы он, конечно, надеялся как-нибудь увернуться, но тем больше денег потребует будущая придворная жизнь, чтобы блеском и щедростью отвлечь внимание от прежних грешков... Вот эти-то деньги он и надеялся получить в результате умелого розыска на Урале.

Ушей князя не миновали слухи о демидовских рублевиках. Он рассчитывал дознаться, где же чеканит их заводчик. Посему, руководствуясь и чутьем и слухами, он решил основательно осмотреть Наклонную башню: она разумеется, выстроена Акинфием неспроста и не просто для украшения главного завода.

В башне князь надеялся нащупать ключи ко всем тайным делам Акинфия на Урале. Он знал, что заводчик ее сильно охраняет, что проникнуть в ее тайники будет нелегко, но тем больше успеха сулило это загадочное, овеянное легендами сооружение. Когда тайны башни откроются, Демидову уж не отвертеться без солидного откупа.

Первый ужин сановный гость и его свита вкушали в хрустальной гостиной. Ее залили светом. Горели десятки свечей, и огоньки отражались в хрустале и серебре столовых приборов.

Обилие блюд и редчайших вин поразило даже князя, привычного к блеску дворцовых обедов. Обходительная и хитрая Анфиса сумела обворожить князя любезностью.

После ужина князь отпустил свиту на покой, а сам остался наедине с Прокопием, которого не раз встречал в петербургских салонах.

Они перешли в охотничью комнату. Пол в коврах из лисиц-огневок. На спинках кресел – рысьи шкуры. Над камином – голова сохатого с ветвистыми лопастями рогов. Куда ни глянь – везде чучела глухарей, косачей и рябчиков.

Перед камином на искусно имитирующих березу козлах лежит деревянная плита с инкрустацией из уральских самоцветов. На ней канделябр на двенадцать свечей с хрустальными розетками.

После ужина князь не без труда держался в кресле и сонно щурил глаза. Вино слегка туманило голову, по телу разлилась истома, не хотелось и рукой пошевелить.

Прокопий рассказывал, как отец сам лично убил под Тагилом медведя-шатуна.

Князь понюхал табак, прочихался и заговорил несколько мечтательно.

– Путевод мой, Степан, по всей видимости, бывалый охотник. Рассказывал о здешних лисах, кои будто бы обильно водятся близ Высокой горы. Я ведь и сам в молодости не прочь был поохотиться. Даже, знаете, и сейчас как-то потянуло позабавиться травлей лисиц. У вас, верно, знатные псарни? Ваших борзых довелось мне повидать у герцога. Должен сказать, по статьям отменны! Говорят, Акинфий Никитич псарни содержит прямо по-царски.