Павел Северный - Сказание о Старом Урале

– Грамотами дарственными царь Московский и всея Руси дал волю Строгановым в здешнем крае свои законы иметь.

– Тогда давай по-другому сговариваться. Разумею, что поклепов на себя не любишь? Слушай. По весне мои дружинники побили Ермака возле Вятки. Так ошпарили окаянных разбойников, что те едва ноги от нас уволокли и на Каму подались.

– Пошто же совсем их не кончили? – усмехнулся Строганов.

– Рубиться пристали.

– А самим от Ермаковых людей тоже по зубам попало?

Куреневу эти слова почему-то показались веселыми. Его живот затрясся от смеха.

– Угадал! Утаивать не стану. Попало и нам на орехи. У Ермака – отпетые молодцы, молотить умеют. Но ты изволь слушать дальше. Отплыли мы после стычки к Волге и встали на роздых. Дело уже считали решенным: разбойники от нас на небо не залезут, а на Каме мы их все равно поймаем. Стоим недельку, другую – силушку копим. И вдруг, не поверишь, плывут мимо нас струги сверху, с Камы. Мы им окрик подали. А они плывут себе безответно, будто глухие. Забили мы тревогу, да им наперерез. Прижали их к берегу и начисто побили. Кто такие оказались, как думаешь?

– А ты сам скажи.

– Ермаковы люди, супротив атамана своего мятеж учинившие. Ермака в трусости обвинили и покинули; над собой нового атамана, по кличке Знахарь, поставили. Этого Знахаря я в полон взял. Пытал его на угольках, пока он чистую правду не выложил. А сказал нам, будто Ермак со своей вольницей к тебе, Семен Аникиевич, на ратную службу нанялся. Что ты на это скажешь?

– Мало ли что под пыткой разбойник сболтнет.

– Верно. Бывает и так, что вранье глаже правды с языка сползает. Только сдается мне, что в словах Знахаря и толика правды есть.

– Велишь понимать, что Ермака в моих вотчинах от царского розыска укрываю?

– Так думаю.

– Ладно. Обыщи всю Чусовую, только вместе со мной.

– Да ты не серчай, Семен Аникиевич.

– Обыщи, огляди Чусовую. Найдешь разбойников – твои, а не найдешь...

– Тогда что?

– Об этом после потолкуем. Но толковать будем по-другому и не за трапезным столом.

– Погоди. Против твоей воли не пойду. На рожон из-за ватажников супротив тебя не полезу. Понимаю, что в твоем немалом хозяйстве разбойники тебе не надобны.

– По-другому запел? Отказываешься? Уплывешь на Москву и станешь слушки про меня пускать?

– Господь с тобой!

– Так я твоей божбе и поверил!

– Не веришь царскому воеводе?

– Нашел чем хвастаться! На своем веку разных воевод вдоволь навидался. Отучили меня на слово верить.

– На Чусовую не поплыву. Там вогулы злые.

– На Каме они тоже не добрее.

– Там они твои. Приучил их по-мирному жить. Каму ты мне помоги оглядеть. Ведомо мне, будто есть на ней островок по названию Медвежий. Чую, что на нем Ермак и схоронился. Так мне кое-кто из твоих людей подсказал. Я бы сам к нему подался, да людишек при мне самая малость.

– Ладно. Поводыря к острову дам. Только ведь он у вогулов за священное место почитается. Помочь тебе сойти на его берег не могу, сговор у меня с язычниками не нарушать их запрета, ногой на остров не ступать.

– А я ступлю. Царский воевода на любое место в государстве ногу ставить волен.

– Не отговариваю, но упреждаю, как гостя.

Серафима налила воеводе новую чару браги, и он осушил ее одним духом. Ермак спросил Куренева:

– Дозволь спросить, что с тем атаманом новым сталось? Как его, Знахарь, что ли?

– А то и сталось, что на березке сохнуть повесили. Всем душегубам такая участь... А вот ежели Ермака словлю, повезу, как медведя, в клетке до самой Москвы. Его там лютой казнью казнят, все косточки на дыбе переломают, а помирать повесят вниз головой. За него царь награду чистым золотом обещал. Дело славное.

– И надеешься, стало быть, и золото и славу добыть? – вмешался в беседу Досифей. – Еще куска в рот не положил, а уже жевать да глотать собрался?

– Видишь, старче, мой кулак? В нем судьба Ермака зажата.

– Что ж, тебе виднее.

– Когда думаешь на Медвежий плыть? – спросил Строганов.

– Коли согласен дорогу показать, то хоть завтра. Весь обшарю. Далече ли отсюдова до острова?

– Рукой подать.

– Вот и дельно, значит, завтра и возьмем там Ермака. Поклон тебе, хозяюшка, за твою хлеб-соль. Соснуть хочу после твоего ужина.

– Не желаешь ли в доме у нас прилечь?

– Нет, на струг вернусь, Семен Аникиевич. Приобык на воде спать.

Куренев встал, но пошатнулся.

– Отяжелел малость от хмельного.

– Беда невелика. Досифей-воевода сам тебя на струг проводит.

Куренев захохотал:

– Вот как ужин твой обернулся! Строгановский воевода – воеводу царского будто под венец поведет...

После ухода Куренева и Досифея Строганов постоял у раскрытого окна, прислушиваясь к вечернему колокольному звону. Обернулся к Серафиме, сказал с улыбкой:

– Вот теперь, Серафимушка, пожалуй, оставь нас, мужиков, одних. Скучный для тебя разговор пойдет.

– Стало быть, есть все же и от меня секреты?

– Неужли осерчала?

– Небось строгановским бабам и мужицкий разговор не скучен.

Как только Серафима ушла, Строганов спросил у Ермака и Иванка:

– Что про воеводские речи скажете?

– Казнь Ермаку Тимофеичу за царя обдумать успел. Такому попадись – все жилы в клубок смотает! – сказал Иванко.

– Мыслишка одна завелась, – проговорил Семен. – Ты, Ермак Тимофеич, отбери себе отряд из самых дельных да вечерком, как стемнеет, тихонько обойди наш городок. Ниже женской обители сядете в лодки. Спиря проводит вас на остров, а Досифей приплывет туда утречком с царской дружиной. Когда воины сойдут на остров, мои ратники отвяжут воеводские струги, те и уплывут...

– А моим людям воеводу кончать?

– Всех до единого. Это тебе, Тимофеич, первый мой боевой наказ. Тебе самому не захочется, чтобы сказ воеводы про твою казнь былью обернулся, а мне не с руки тебя утерять. Разом отшибем у всех царских воевод охоту тебя на Каме искать. Понял?

– Как не понять! Стало быть, за Знахаря-изменника самому рассчитываться приходится? Что ж, думаю, управимся с воеводой.

– Только великого шума не поднимайте на острове, чтобы вогулы не дознались, а то переполошатся и галдеж поднимут. Как управишься на острове, заверни ко мне на обратном пути, порасскажи, как дело было... Куренева живым оставить нельзя: слишком многое раньше времени о людях твоих проведал... Да и тебя самого, похоже, узнал у меня за столом!

Осень пришла на Чусовую хмурая и холодная. Убитая ранними утренниками, листва почернела и опала раньше обычного. Слипшимся половиком она плотно покрыла мокрую землю. У такой осени нет постепенного увядания, красочного и грустного – она похожа на злую и жестокую болезнь в природе.

Дождливым вечером, в сумерках, Семен Строганов один бродил по горнице нижнегородского дома. Помигивал огонек лампады перед образами старинного письма, догорала на столе толстая восковая свеча. Поскрипывали сверчки. Анюта с раннего утра отплыла на Каму, в Кергедан за зимней одеждой. Задумался Семен. После гибели воеводы Куренева с отрядом на Медвежьем острове пришел царский наказ. Именем государя московские дьяки повелевали изничтожить в строгановских вотчинах разбойников Ермака. Что ж, и этот царский наказ придется исполнить... Едва ли кто из Ермаковых молодцов, так быстро и тайно управившихся с куреневским отрядом, вернется из сибирского похода подобру-поздорову... Но ценою их гибели Сибирь станет строгановской вотчиной, подвластной московскому царю...