Павел Северный - Сказание о Старом Урале

Тошно слушать, как его сотники наших казаков уверяют, будто не Строганову Сибирская земля надобна. Мол, будем воевать татар ради покойной жизни Руси. Умники какие! Будто без них у царя ратей мало. Ежели бы татары Москве несподручны были, давно сама их повоевала бы, не спросясь Строганова.

– Погань, ты, Иване! Покорением Сибири Строгановы дорогу нам кажут, чтобы вины наши многие с души снять.

– Вот и ты под строгановскую дудку запел. А не позабыл ли, что ты с моей подмоги в атаманах ходишь?

– На Волге был казаками в атаманы выбран. Вся сила моя в казачьем товариществе была. Иной власти мы там не знали: до царя далеко, а до бога высоко. Кончено с той жизнью. Здесь, на Чусовой, есть над нами сила – долг наш перед Русью. Аль еще не уразумел, что здесь мы на службе у Руси? А кто недоволен был, не охоч к службе – тот уже воронами исклеван!.. Строганов здесь, хорош ли, плох ли, а хозяином края Москвой поставлен. Стало быть, он и нам хозяин, дружине нашей. И уже не сама вольница, а он меня над дружиной поставил, своих людей лучших мне под начало отдал и такую справил нам ратную обнову, что только дивиться надо, когда успел всего наготовить. А тебе, Иване...

Ермак стукнул по столу так, что пол в избе дрогнул, лучина выпала из ставца и едва не погасла.

– ...Захотелось, видать, по тропке Знахаря прогуляться? Валяй!

Иван Кольцо наклонился, раздул огонек и поправил лучину. В избе опять стало посветлее.

– Нешто за себя одного говорю? Вся вольница про то шепчет. Пойдем, мол, воевать Кучума ради Строганова, а для нашей пользы и славы что? Покорим Сибирь, сами царю Московскому о сем объявим, вот тогда и прощение за дела на Волге из царских рук получим...

– Ступай отсюда!

– Дослушай сперва.

– Ступай, говорю! Ране времени с неубитого медведя шкуру снимаешь. Добром ступай, а то выкину из избы. Поутру заставлю тебя перед всеми сотниками слова эти повторить. Послушаю, согласны ли они с тобой, как говоришь.

– Сотники ни при чем. Я о казаках. Их воля. Они против тебя.

– Нет здесь больше ни моей, ни их воли. Врешь, что люди против меня. Тебя перед дружиной говорить заставлю.

– Стой, Тимофеич! Нешто я тебе не подмога? Нешто сам я веру в тебя потерял? Просто вот пришел, сумление казаков выговорить, не для того, чтобы...

– Струсил? Заюлил? Только товарищества старого ради из стада нашего тебя не выбрасываю, как паршивую овцу. Иди, да на глаза мне покамест не лезь. В походе искупишь подлость свою.

Иван Кольцо вышел из избы. Ермак встал и пнул ему вслед скамью. От толчка та отлетела, стукнулась о кадушку с водой.

– Строганов здесь – сама Русь. Крепость слова, ему данного, не нарушу!

Днем первого сентября прошел короткий, по-летнему теплый дождь.

С утра по ратному поселку глашатаи собирали дружинников на круг. Собирался он под стеной Нижнечусовского городка, прямо на берегу, у снаряженных к походу легких стругов и тяжелых насадов.

Люди становились широким кольцом: дружинники в круг, горожане, прибежавшие поглазеть, – поодаль. Ратные люди, идя на круг, надевали лучшее, что имели в запасе: наборные пояса, изукрашенные сабли и саадаки, стальные бахтерцы, кольчуги, шишаки. В середине круга – высокая степень, где рядом с Семеном Строгановым и Максимом стали старейшины, воеводы, сотники, лучшие люди города: Досифей, Иванко, Спиридон Сорокин, казак Бобыль Седой, старше которого не было среди дружинников.

В городе ударили колокола, и под этот праздничный трезвон от крепостных ворот медленно пронесли в круг воинское дружинное знамя и походную хоругвь с ликом Спаса старого новгородского письма, но еще свежего по краскам: подновили его строгановские иконописцы. Встречая знамя, Ермак стал на колени и поцеловал темно-зеленое полотно с вышитым на нем всадником в красном плаще, Георгием Победоносцем, поражающим змия у ног коня. Знамя это долгими вечерами вышивали Катерина и Серафима Строгановы с сенными девушками-рукодельницами.

Ермак одет совсем по-походному, но вид у него праздничный. Островерхая шапка-ерихонка, поручи на руках и стальные бутурлуки на голенях, тяжелый, блистающий панцирь, кинжал на поясе и персидская сабля сбоку. В руке – тяжелый пернач. Как в бой!

– Замолчи, люди добрые, честная станица! Атаман слово скажет!

В наступившей тишине атаман Ермак объявил, что нынче дружина прощается с Нижним городком.

– На Сибирь в поход идем, атаманы-удальцы! Сегодня нас строгановский город в путь неблизкий провожает. Во славу Руси пойдем, честную победу или смерть ратную искать. За Камень перешагнуть надо, наказать ворогов Руси. Славу и богатство добыть. А богатства в Сибирском царстве Кучумовом немало. И зверь пушной, и камни самоцветные, и озера рыбные, и кедры такие высокие, что тишина под ними, будто в храме. Реки там – пошире Волги-матушки, и упирается то царство Сибирское одним краем в льдистую ночь, другим краем к царству индийскому будто подходит, а еще с одной стороны в степях вовсе теряется. Вот какую землю великую мы к ногам царя Московского положить должны! Спасибо тебе, хозяин камской земли, Семен Аникиевич, что надоумил и оснастил нас на сей подвиг во славу родины-матушки. Твоими щедротами в дорогу собраны, твои люди нам и самую дорожку покажут по тем рекам студеным и быстрым, что к волоку нас приведут. А там, за волоком, через Камень – сибирские реки подвигов наших ждут не дождутся!

Ермак поклонился Семену, а тот обнял его, и они облобызались.

Перед отплытием, провожая дружину, пировал весь город.

Столы со снедью и питием стояли прямо на улицах и вдоль берега. Ратные пили без оговору, сколько хотели и могли. Но дурить разум хмелем перед отправлением в дальний путь все же остерегались. Ермак от пьянства два года отваживал.

Пустые бочонки от всяких медков, квасов да браги ребятишки, забавляясь, катали по всему городку. То тут, то там начинали петь песни и плясать. Даже старики со старухами слезали с полатей и печей поглядеть на пир Ермаковой дружины, самим пощупать невиданное до сей поры оружие, разящее огнем насмерть с рук. А у девок и молодух губы распухали и щеки горели от мимолетных поцелуев.

Строгановы с Ермаком и сотниками пировали на воеводском крыльце. По второму кругу чарочки подносила Серафима. У Митьки Орла от хмеля развязался язык, и он, как горохом, сыпал прибаутками, вызывавшими раскатистый смех.

Семен Строганов пил много, и за ним настороженно наблюдала Катерина.

Ермак подсел к Серафиме, рассказывал ей что-то страшное: то испуг, то удивление сменялось в лучистых глазах женщины. Сотник Дитятко, мотая головой, нашептывал похвалы раскрасневшейся Анюте. Она боязливо оглядывалась на Семена, вздрагивая, когда Дитятко пытался тайком сжать ее руку. Катерина, прищурившись, слушала охмелевшего Ивана Кольцо.