Павел Северный - Сказание о Старом Урале

– Живехоньки, хозяин... С тобой-то, слава тебе, господи, свидеться успел!

– Ермак? Дружина? С ними что?

– Покорили Кучума.

– Что?

– Покорилось московскому царю Сибирское царстве!

Строганову будто влили в жилы новую кровь. Он забыл и про боль, и про свой приговор. Еще минуту назад почти недвижимый, он будто враз проснулся от тяжелого сна, понатужился и сел.

– Стало быть, конец злобе ханской и всем присным Кучумовым? Писать тотчас же грамоту царю Ивану. Писцов ко мне, Максима, воевод. Никита где? Нельзя медлить с такой великой радостью!

– Хозяин!

– Ну, чего запнулся, Спиря? Всякое слово твое мне теперь в радость.

– Царю грамоту писать не трудись. Ермак сам своим именем ее отписал тридцатого октября, на другой день, как Кучум покорился.

– Постой. Погоди. Неужли не ослышался?

– Говорю тебе: Ермакову грамоту царю повез на Москву сотник Иван Кольцо по старой Волчьей тропе. Окольным путем, мимо тебя. За неделю до последней битвы с Кучумом на Иртыше-реке меня Иван Кольцо связать велел, как пленного держал... Еле вырвался.

– А Ермак знал про это?

Но Спириного ответа Строганов уже не услышал. Откинулся назад, покрылся смертной испариной. Катерина прислушалась к шепоту умирающего, еле уловила:

– Неужто отступил? Забыл свое обещание у Студеного озера?..

– Бредит опять! – в отчаянии заплакала Катерина.

Прибежали Максим, Серафима, Досифей...

Семен Строганов широко открыл глаза, обвел всех ясным взглядом и сказал внятно:

– Не брежу я, Катя. Про что говорил, то, окромя меня, русская земля знает.

Неожиданным рывком Строганов встал на ноги. Шатаясь, сделал несколько шагов, схватил скамью и с размаху ударил ею по печи. От страшного удара разлетелись в стороны расколотые изразцы, а скамья переломилась.

Максим и Досифей подхватили его, а он кричал:

– Отступил! От крепкого слова отступил!

Строганова уложили в постель. Он затих, а через минуту внятно сказал:

– Анюту кликните. Анюту! Песню послушать хочу. Пой, Анюта, про клятву нарушенную, разбойную...

На закате, когда по чусовским просторам гуляла буранная метель, Семен Строганов еще дышал. Он лежал в белой рубахе под образами и будто еще кого-то искал глазами.

За окнами крутили снежные вихри. Непроглядный снежный туман стер границу меж небесами и землей. На разные голоса, с визгами и всхлипами, плакался ветер вокруг воеводской избы. Колючим снегом скреб бревна, будто оттирал их дресвой.

Монахиня Ксения сквозь эту метель добралась до городка.

Умирающий чаще бредил. Могучее тело все еще боролось за право на жизнь.

– Царь! Иван Васильевич! Строганов перед тобой. Неужли не признал? Стрела отравленная меня порешила. Тридцать шесть простых мимо. А эта по счету тридцать седьмая, тридцать седьмая... Отравленная... Максим, сними у меня с пальца царское кольцо. Сестре Ксении отдай. Слышишь меня, Ксения?

– Слышу, Семен Аникьевич.

– Завтра же в проруби, против городка, утопи. Царь так велел.

Максим послушно снял с руки Строганова кольцо и отдал монахине.

– Царь! Всея Руси царь!.. Кони ржут. Бегут, от волчьих зубов спасаясь. Третье татарское царство тебе, царь, покорилось. Не носить боле Руси ханского ярма. Дружина Ермакова Кучума одолела. На веки веков он Русь за Камень увел... Охота мне на новое царство Руси Великой глянуть. Иванко, ладь мне стружок...

Строганов говорил все реже, неразборчивее. В покое никто не смел проронить слово. И нельзя было различить, кто всхлипывает – люди или ветер за стеной.

Снова Семен открыл глаза. Подозвал Анюту:

– Не плачь! Никто не посмеет тебя обидеть. Еще батюшку заботой оберегала. Жемчугом забавлялась... И за моей старостью приглядывала. Все ей до смерти, как всем Строгановым. Равна она вам всем. Слышите? Из могилы достану ее обидчика. Серафима! Не вижу тебя. Сажа в глазах. Окна растворите. Черемуха ноне шибко разгульно цветет... Катерина, моими глазами гляди за всем строгановским. Иду к тебе, батюшка! Поддержи меня, Спиря. Падаю, Спиря, из седла падаю...

Строганов смолк. Монахиня Ксения закрыла мертвому глаза, сложила на груди его руки, зажала между пальцами горящую свечу, стала на коленях читать отходную.

В покое в одном из углов заскрипел сверчок.

Под окнами еще пуще завывал буранный ветер, будто и впрямь сама зима пришла отпевать Семена Иоаникиевича Строганова, недавнего хозяина русских земель, лежащих на пороге Каменного пояса.

После Николы-зимнего камский край прихватили лютые морозы. Не ленились погуливать и метели-ковровщицы, застилая поземками, как холстинами, все натоптанные пути-дорожки.

Студеные ветры умяли снег, и наст на сугробах затвердевал настолько, что не проламывался даже под копытами сохатых. Не оставалось на нем ни волчьих следов, ни заячьих тропок. Закоченевшие вороны и галки валялись, как тряпицы, на крышах жилья и по обочинам проезжих дорог.

На камских и чусовских угодьях зима всегда такая!

А время шло. Доходил месяц, как не стало Семена Иоаникиевича, и прах его увезли на вечный покой в Сольвычегодск. Проводить его поехали Катерина и Никита Строгановы, монахиня Ксения, Анюта и Досифей; обратно, на Каму и Чусовую, они еще не вернулись.

Собиралась со всеми и Серафима, но внезапная хворь накануне отъезда отняла у нее ноги. Лежала пластом в постели под заботами и обиходом Груни Строевой, жены воеводы Ивана.

Разноязыкая молва уже разнесла по всему краю весть о замирении Сибирского царства строгановской дружиной под началом Ермака Тимофеевича. Наступила долгожданная пора: не будет больше литься кровь на земли Камы и Чусовой. Не надобно более крестьянину и работному люду держать наготове воинскую справу.

Гибель сурового хозяина строгановские люди приняли по-разному. Но никто его не хаял, хотя были к тому причины и во многих душах еще сидели острые занозы обид.

Люди-то знали: плетью обуха не перешибить! Холопья судьба по всей Руси ходит под стоны и слезами полита. Что ж, Семена не стало, а по его следу опять шагают Строгановы, хотя уже иной походкой. На Каме стал Никита Григорьевич, на Чусовой – Максим Яковлевич. А гадать, какими они хозяевами обернутся для простого народа, ни у кого охоты не было. Гадай не гадай, а у хозяина первая забота – карман.

Но радовало и утешало простой народ другое. Ведь издавна, тяжкими десятилетиями, с кремневым упорством заводили мирное житье люди с Руси на землях Камы и Чусовой. А теперь шагнули дальше, узрели за Каменным поясом необъятные леса и степи Кучумова царства. И уже с будущей весны вгрызется русская соха в сибирскую целину, и заколосится на месте вековечного пустотравья золотая рожь с голубыми детскими очами васильков.