Александр Харламов - Перед грозой

— Ах, вот вы как думаете о настоящих коммунистах? О комсомольцах, идущих добровольцами на фронт! Для вас они пушечное мясо? А кулак, белобандит, контра вшивая — настоящий защитник Отечества?

— Давайте закончим этот разговор, товарищ майор! — остыл Перхович, который понял, что наговорил лишнего и перегнул палку. — Пока я командир дивизии и я отвечаю за ее боеспособность! Такие как Подерягин в разведке нужны. Что может придумать лейтенант Зубов — восемнадцатилетний мальчишка, только что окончивший пехотное училище, опираясь на таких, как этот солдат, у него появляется робкий, но единственный шанс выжить!

— Понятно все с вами… — обреченно покивал головой Тополь, застегивая плащ обратно, собираясь на выход. — Перед моим назначением в управлении штаба армии мне тоже говорили, что вы из этих…

— Этих? — нахмурился Перхович.

— Разрешите идти, товарищ полковник? — сделав каменное лицо, спросил разрешения особист.

— Что значит из этих майор?

Но Тополь, не ответив, быстрым шагом покинул штаб. Перхович устало сел на свое место и потер усталые, воспаленные от постоянного недосыпа, глаза. Ему не хотелось ссориться с особым отделом, но и отдать на растерзание НКВД хорошего солдата он не имел права, не этому его учили в пехотном училище. Руки трясло. Он с удовольствием отхлебнул холодный чай, наслаждаясь его сладостью. С мыслью о том, что Тополь, так этого не оставит и обязательно доложит о случившимся в штаб армии. Ну и плевать…Подумал Франц Иосифович. Дальше фронта сейчас уж точно не пошлют. Через пару минут он снова склонился над картой, прокладывая маршрут переброски дивизии под Воронеж, где она вскоре должна была войти в состав 40-ой армии Воронежского фронта.

Пребывание Подерягина на гауптвахте закончилось так же молниеносно и быстро, как и его попадание туда. Петр, пожалуй, даже не успел осознать моментально меняющуюся ситуацию. Вот только что, он отдавал свое личное оружие, ремень своему комроты, спарывал пуговицы с гимнастерки, а через полчаса в его сарай зашел сам Прохор Зубов и отдал все обратно с извиняющимся видом, явно смущенный такими переменами.

В душе Петр понимал, что парнишка не виноват, что мал еще, чтобы показывать зубы таким волчарам, как дивизионный особист, вступаясь за своих людей, но горечь все равно осталась, потому он и не жалел виновато потупившего глаза в пола лейтенанта.

— Петр Федорович… — он протянул автомат и солдатский ремень лежавшему на узких плохо обструганных нарах Подерягину.

— Я так понимаю, я прощен? — с легкой усмешкой сквозь свои черные густые спросил Петя, принимая всю амуницию от своего командира.

— Командир дивизии подписал представление в штаб армии на младшего сержанта…

— Угу… — буркнул Подерягин, натягивая ремень. — Это конечно было бы хорошо, если б еще сержантов точно так же, как и рядовых не убивали.

— Всех убивают! — заметил Прохор.

— Вот и я говорю, товарищ лейтенант, — улыбнулся ему Подерягин, — что, какая разница, сержантом тебя убьют или рядовым? Семье ведь от этого легче не станет? Детям твоим? У тебя есть жена, Проша? — неожиданно по-домашнему обратился к нему Подерягин, глядя прямо лейтенанту в глаза.

— Только мать в Ленинграде…

— А у меня жена и двое деток! Думаешь мне охота умирать? Нет, Прохор Иванович, не охота!

— А Родина?

— Родина… — задумался Петр, а потом, словно надумав что-то, присел рядом с лейтенантом, отложив автомат в сторону. — А что мне дала Родина? Вот бьюсь и не припомню. Может хату срубила? Нет…Когда отца поместье отобрали, сожгли, мы переехали сюда, и тут дед мой развернулся. Сам смастерил избу, сам поставил мельницу, начав молоть муку всем в ближайших селах. К нему из города ехали, помол такой мелкий был. И что? Кулаками сказались… Отобрали мельницу, батю в колхоз запрятали коровам хвосты крутить. Меня трактористом на МТС. Так за какую Родину мне надо умирать, а? За ту, которая мне все это сотворила? Или за какую-то другую? Вот, что я скажу тебе товарищ лейтенант, выбрось из головы всю эту ерунду про Родину. Ты защищаешь свою мать и свой дом, больше ничего! Такие фанатики, которые за Родину, за Сталина кричат на полях сражений, — он понизил голос до почти шепота, — на дзот грудью бросаются, под танк со связкой гранат, таранят вражеские «мессеры» в небе…Они не понимают, что дзот можно было обойти, не положа роту возле него, танк пропустить, а пехоту от него отсечь, а с самолета катапультироваться, чтобы потом на другом таком же уничтожить десять, нет, двадцать истребителей врага. Для них главное почетно умереть, а не победить, чтобы товарищ Сталин покивал головой, читая заметку в «Правде» и похвалил. Вот когда ты это поймешь, что надо воевать без фанатизма, а просто профессионально, тогда и станешь хорошим офицером.

— Но вы же пошли на войну… — заметил потрясенный Зубов, для которого слова Подерягина стали настоящим откровением. Это настолько сильно отличалось от того, что ему говорили, в школе, в училище, настолько было оглушительно резко и болезненно, что он чуть не расплакался совсем по-детски, чувствуя, как все его внутренние идеалы втаптывают в грязь.

— Пошел! — кивнул Петр, вставая с нар. — Не хочу, чтобы мои Шурка с Колькой, когда подросли на немецком балакали…Разрешите идти, товарищ лейтенант? — спросил Подерягин, но Зубов не услышал его вопроса. Он отрешенно смотрел в противоположную стену, решая очень сложный, первый серьезный в своей восемнадцатилетней жизни вопрос. Кто этот рядовой Подерягин? Тщательно маскировавшаяся все эти годы контра? Или все-таки патриот, который любит свою Родину, молотившую его почем зря всю его сознательную жизнь, то и дело, опуская на самое дно существования, своей, извращенной грубой любовью?

После затхлого, пропахшего насквозь мышами сарая воздух на улице показался кристально чистым. Петр с наслаждением вдохнул его, подумав, что зря все-таки открылся Зубову. Мало ему было проблем с особистом, который спит и видит, чтобы разоблачить в нем немецкого шпиона, так теперь еще, похоже, он умудрился настроить против себя и лейтенанта.

— Петька! Петр! — откуда-то сбоку от него раздался голос Гришки Табакина. Спотыкаясь, он бежал к нему по начинающей подсыхать дорожной грязи. — Выпустили все-таки? А у нас весь взвод не верил…Говорят, если майор Тополь в кого-то вцепится, то его силой не оторвешь…

— Оказалось можно, — пожал плечами Подерягин, двигаясь в сторону их барака.

— Говорят, сам Перхович за тебя заступился! — довольно сообщил Табакин, будто это за него писал представление сам командир дивизии. Хороший он был парень Гришка Табакин — простой и открытый, такие Петру нравились. — Особист то, особист это…Да что там говорить! Сами милиционеры из Вологды приезжали, хотели лично благодарность тебе выразить, да только Тополь не пустил…