Александр Харламов - Перед грозой

Гришка оборвался на полуслове, только сейчас заметив, что настроение у Петра далеко не радостное. Подерягин положил автомат на нары, а сам сел за небольшой стол, где солдаты обычно писали письма домой. Свет от чадящей керосиновой лампы был слабым, но Петр все равно достал мятый тетрадный листок и чернильный прибор.

— Понятно… — поняв, что он сейчас стал лишним Гришка со вздохом удалился из палатки, оставив Петра наедине со своими мыслями.

Желание написать письмо домой пришло неожиданно, вместе со спором о Родине и семье. Вспомнились улыбчивые, черные, как омут глаза Акулины, ее мягкая покорная улыбка, вредный и склочный голос отца, шумливые выходки Коли и послушная Шурочка. От тоски засосало в груди. Макнув перо в чернильницу, он хорошо поставленным почерком начал писать, зная, что из всей семьи грамотным является лишь отец, Петр обращался ко всем сразу:

Дорогие мио, домашние! Шлю вам привет из холодной и зябкой Вологды, где стоит наша часть. Здравствуй, моя дорогая и любимая Акулюшка, как ты там живешь без меня? Как здоровье? Как ведет себя батя? Как дети? Передавай большой привет Николаю и обними за меня крепко-крепко нашу Шурочку! Подросли уже, небось? Сколько времени прошло с того момента. Как я попал в армию…Уже май, а прощались мы в марте, как я жалею, что так и не сказал тебе, что очень вас всех люблю! Немцы от вас далеко? До нашей части новости доходят плохо! Стоим в лесу, Вологда где-то рядом. Познакомился с земляком Гришкой Табакиным. Служим с ним в одном подразделении. Командир у нас хороший, но молодой и горячий. Зовут Прохор Зубов — коренной ленинградец. Гришка со Старого Оскола.

Уж, простите меня, что не так часто пишу. Редко выпадает свободная минутка. Все чаще нас гоняют на стрельбы, марши и учения. Командир дивизии — Франц Иосифович Перхович белый офицер, человек чести и наивысшего достоинства. За солдата заступается и в обиду никому не дает.

У вас, наверное, уже сады зацвели? А здесь слякотно, сыро и промозгло…Постоянно дует холодный ветер! Тут и снег не везде сошел. Служу нормально, служба нравится. Сегодня за задержание особо опасного преступника обещали повысить в звании. Буду младшим сержантом, но вряд ли пропустит штаб армии. Слишком у нас, бать, подпорченная биография.

Ходят слухи, что скоро возможно пошлют на фронт. Оттуда почта будет ходить медленнее. Не все время нам в резерве ставки стоять! Как отправимся и куда — напишу. За этим прощаюсь, всех обнимаю и целую!

Май 1942 года Вологда

Еще раз перечитав письмо, коротенькое и лаконичное, Петр отложил перо и аккуратно закрыл чернильницу. Легкими, давно заученными движениями свернул треугольник, на таком импровизированном конверте подписав несколько строчек адреса.

Мысль о том, что его родное село находится в оккупации, даже не приходило ему в голову. Мир разделился для него с марта месяца по какому-то территориальному признаку. Там, где находилась его семья — был мир, а там где он — война. Вот такое странное ощущение ему перебороть никак не выходило, зато получилось одолеть нахлынувшую после всех сегодняшних перипетий грусть. Какую мог нежность, накопившуюся в сердце, он вложил в это коротенькое послание и стало немного полегче, словно поговорил с родными, хвастаясь своими успехами, стараясь оградить от неурядиц.

Спрятал письмо в карман, пообещав себе, что завтра непременно отдаст его почтальону. Сквозь щели в бараке спускались серые сумерки. Он все никак не мог привыкнуть к вологодским вечерам, когда не было розового длинного заката, как на его родине, а ночь опускалась в одно мгновение, будто везде тушили свет. За дверями барака послышались голоса сотни ног, возвращающихся с вечерней прогулки. Кто-то запел песню. Перед бараком шаги стихли, раздался звонкий голос Зубова:

— Становись!

Спохватившись, Петр схватил автомат и поспешил на вечернее построение. Не хватало еще за это сегодня ему заработать несколько суток гауптвахты. Он бегом врезался в кривоватый стоящий строй, заняв свое место возле Гришки Табакина. Перед строем стоял лейтенант с розовыми от мороза щеками и зачитывал список личного состава:

— Начинаем вечернюю поверку. Александров…

— Я!

— Барабулька!

— Я…

«Комендант Бааде»

Эрлих Бааде наслаждался в своем рабочем кабинете первым утренним кофе. За окном светило солнце, пробиваясь своими яркими лучами через неплотно прикрытые шторы, пахло начинающей зацветать черешней и абрикосом. Такого одурманивающего запаха в его родной Германии не было. Там пахло по-другому, если вообще пахло.

Он с наслаждением распахнул плотно закрытые створки окна и потянулся. День обещал быть хорошим. Гладко отутюженный мундир висел на спинке стула. Под окнами куда-то промаршировал патруль. С ревом покатил грузовик, плотно набитый солдатами тайной полиции вермахта. Эрлих с неудовольствием вспомнил, что через несколько минут к нему должен заявится проклятый итальяшка — командир итальянской дивизии «Виченца» и так называемый союзник.

К макаронникам он испытывал нечто сродни брезгливому отвращению. Что стоит говорить о них? Если показателем их боеспособности является количество гвоздей вбитых в их тоненькие, летние ботинки, если в эти проклятые русские степи они прибыли на мулах и ишаках, навьюченных разномастным оружием, которое в вермахте уже давно бы ушло под списание!

Эрлих их понимал, но не принимал. Каждому хотелось успеть под дележку лакомого куска пирога под названием Советская Россия. Вот и этот хитроумный Муссолини, чтобы не опоздать или вообще не участвовать прислал этот альпийский экспедиционный корпус. Теперь Бааде был вынужден его как-то использовать, разбираться с его мародерами и недовояками.

— Господин комендант! — в дверь заглянул его личный адъютант, которым он обзавелся, как только вступил в должность. Это был молодой хваткий парнишка, который отлично справлялся не только со своими прямыми обязанностями, но и в каждом городе, где они находились умудрялся найти такие вещи, которые вдвоем они потом вагонами отправляли в родную Германию, откладывая на безбедную старость.

— Да, Герхард! — кофе остыл и отдавал горечью. Как давно он не пил настоящего кофе! В армию поставлялся суррогат, который химики Рейха творили, чуть ли не из опилок. Пах он похоже, но на вкус напоминал жженую резину. Так, когда он пил кофе последний раз? Это было в госпитале, точно! Госпитале, за попадание в который он благодарил Бога ежечасно. В 41-ом Эрлих Бааде служил командиром штурмового батальона «Викинг» 8-ой пехотной дивизии группы армии «Центр». Они медленно и уверенно ползли от самой границы союза, подавляя сопротивление русских без особого труда, пока не столкнулись с хорошо организованной обороной под Москвой. Пришлось перейти к вынужденной обороне. Ударили лютые морозы, а окопная жизнь привела Эрлиха на больничную койку с гангреной. Ногу удалось спасти, но к строевой службе он оказался негоден, а вот его батальон в полном составе погиб при контрнаступлении советов. С того момента Бааде считал, что родился под счастливой звездой, и все что не делается в этом мире, все к лучшему.