Александр Харламов - Перед грозой

Хромая, дед Федька зашел в дом. Акулина сидела за столом, опустив голову на сложенные руки. Ее круглые плечи вздрагивали от сухих рыданий, сотрясающих хрупкое тело.

— Будет… — проговорил Подерягин, погладив мимоходом невестку по плечу. — Будет плакать! Охальничал? — нахмурился он, присаживаясь напротив.

— Пытался…В Германию звал с собой, сказал, что Петра уже и в живых-то нет…

— А ты?

— Вы что? — глаза Акулина округлились от удивления. Она даже плакать перестала, глядя на свекра непонимающим взглядом красных глаз.

— Жив Петька! Жив! Я своего сына сердцем чую! — с какой-то злостью проговорил Подерягин. — А что в Германию звал, это хорошо! Это очень хорошо!

— Что ж тут хорошего? — уже не рыдая, а, тихо всхлипывая, спросила Акулина.

— Когда крысы с корабля бегут, то значит и кораблю недолго осталась… — задумчиво проговорил дед Федька, уставившись в одну точку.

Морозное утро заглянула в дом Подерягиных вместе с потоком холодного воздуха, хлынувшего в жарко натопленную комнату вместе с выходом Акулины. Дед Федька встал еще раньше. Оба они отправились справляться с домашним хозяйством, избегая смотреть в глаза друг другу. Сегодняшняя ночь, благодаря действиям Василя Полухина, безусловно, удалась на славу. И женщина, прилегшая с детьми на лежанке прогретой русской печи, долго слушала, как свекор крутится на лавке, стараясь уснуть. Ей самой сон не приходил. Случайно оброненная кумом в пылу разговора фраза, задела за живое, рубанула с плеча, заставляя Акулину задуматься, а так ли не прав Василий? Каким-то непостижимым образом, может своей искренностью, может тем, что наконец смог раскрыть свою душу, Василий затронул такие струны в душе женщины, что сомнения стали ее одолевать с каждой минутой. Жив ли Петр? Никакой связи с внешним миром оккупированные не имели, почта не ходила, о движении советских войск можно было узнать только по хорошему или плохому настроению бургомистра. Они уже полгода жили в изоляции. И что ей думать? В войне, где каждый день погибают тысячи таких, как ее муж, он случайно останется жив? Она надеялась на это, она хотела этого…Но тем не менее заснуть в эту ночь так и не смогла. Рано утром встала, умылась, набранной вчера водицей и пошла в след за свекром на улицу.

— Петухи еще не пропели… — покачал головой дед Федька, в одной жилетке и рубахе широкими размашистыми движениями очищая узкую дорожку, ведущую к калитке от снега. Вчера к рассвету нападало изрядно, да и зима выдалась снежная. Постоянные метели привели к тому, что весь двор Подерягиных превратился в узкий белый лабиринт, по которому с недовольным кудахтаньем носились последние две курицы, свято берегшиеся к Новому году.

— Не спится что-то… — отмахнулась Акулина, подметая с крыльца. Красные не выспавшиеся глаза болели тугой болью.

— Ну да… — кивнул дед Федька задумчиво, продолжая работу. — Я тоже плоховато спал! Все думал о Петьке…

Акулина перестал мести, выпрямилась, ожидая продолжения от свекра, который никогда ее не любил и не принимал. Что он скажет теперь после отвратительной вчерашней сцены, устроенной бургомистром?

— Жив Петро… — уверенно заявил дед, отставляя лопату в сторону. — Был бы мертв вот тут… — он ударил кулаком в сердце, побледнев. — был бы мертв почувствовал бы…

— Господи спаси и сохрани его! — Акулина вороватым движеньем, отученная революцией, быстро перекрестилась.

— Вилли тоже ушел? — кивнул в сторону хаты старик.

— Через полчаса где-то Ганс приходил за ним. Уже пьяный!

— Вот так они воюют! Им только с нами со стариками и бабами бушкаться, а как только серьезного противника встретят, так драпают. Это я еще по Первой Мировой знаю…Ты не волнуйся, дочка, я тебя в обиду не дам! Пока сила в руках есть… — в доказательство своей силы он легко и непринужденно подцепил лопатой слежавшийся ком снега и выкинул за забор, а Акулина заулыбалась довольно, неожиданно для самой себя услышав, что скупой на ласковые слова дед, впервые за столько лет брака назвал ее дочкой. От этого полегчало, и пришла надежда, что когда-нибудь она станет если не равной строгому свекру, то хотя бы перестанет быть бесправной бесприданницей, взятой ее дурачком сыном замуж из милости.

А вот пока они беседовали, после ночной метели приводя двор в порядок, в избе уже проснулись Колька и Шурка. Они спрыгнули с печи и огляделись в поисках родных. Мать в это время уже стряпала. Дед возился во дворе, но ни того ни другой дома не было, зато в углу, где на лавках обычно спали немцы, опертые на побеленную стену стояли настоящие винтовки, которые Ганс и Вилли никогда раньше не выпускали из рук. Теперь они стояли в шаге от ребят, стоило только протянуть руку. Колька воровато оглянулся и на цыпочках стал крадучись подбираться к ним.

— Коль, ты куда? — спросила сестра, выглядывая с печи. Валенки у них были одни на двоих, а на холодный пол спускаться босыми ногами Сашке совсем не хотелось.

— Тссс! — глаза брата горели азартным огнем. Он медленно подошел к сложенному оружию и потянул за ремень.

— Ты чего делаешь? Дед увидит — побьет! А если немцы, то и расстреляют! — испуганным шепотом прошептала девочка.

— Не бойся! Я только посмотрю… — он аккуратно взял ружье и покрутил в руках. Гладкий полированный приказ сам лег в руку, будто для него и сделанный. Жутко довольный Николай поцокал восхищенно языком.

— Красота, какая! — перехватил винтовку, как положено, и сделал вид, что целится прямо в Шурочку. Та ойкнула и спряталась за занавеску, словно кусок ткани мог спасти ее, если вдруг брату пришло бы в голову нажать на курок.

— Да, не бойся ты! — поругался он на сестру. — Я сто раз видел, как так делают. К тому же, если она на предохранителе, то и выстрела не будет…Вот смотри… — он направил винтовку в потолок и нажал на спусковой крючок. Оружие неожиданно оглушительно громко бахнуло. С потолка посыпалась побелка.

— А говорил, не выстрелит… — захныкала на печи Шурочка.

— Это еще что такое?! — на пороге горницы стояли перепуганная Акулина и дед Федька, сверкавший глазами не хуже какого-нибудь волшебника, только судя по взгляду явно не доброго. Заметив в руках Кольки ружье и сопоставив его с дыркой в потолке, он мгновенно все понял. Кивнул Акулине, коротко приказав:

— Девку проверь… — и пошел медленно на внука с побелевшим от злости лицом, сжав крепко кулаки так, что ногти впились в кожу, доставляя боль. Колька отбросил в сторону испуганно ружье и попятился в сторону, уперся в подоконник и замер, зажмурившись от страха. Дед никогда не жалел внуков, как это делали другие. Если заслужили. То всегда наказывал.

— Шурка! — позвала Акулина плачущую дочку. Взяла ее на руки, выслушивая путанный рассказ, прерываемый хныканьем и приглушенными рыданьями.