Александр Харламов - Перед грозой

— Я ему говорила, что нельзя! Мамка заругает, а он сказал, что ружье на предохранителе и не выстрелит…

— Знаешь, говоришь? — с тихой угрозой спросил дед, которого всего трясло от простой мысли, что внук мог направить ствол и в Шурку.

— Я думал, что на предохранителе… — захныкал Колька. — А она возьми, да и выстрели…

— Думал он! Мыслитель, ядрена шишка! — взвился дед Федька, доставая ремень из штанов.

— Деда! Дедушка, не надо… — Колька попятился. Но был ловко ухвачен за вихрастый чуб.

— Я тебе сейчас покажу не надо…

Одним легким движением Федор оголил Кольку. Содрав портки, перегнул через колено и со всего маху врезал по нежной коже ремнем, которая тут же окрасилась красным, чуть разорвав кожу. Внук заревел в полный голос.

— Я тебе сейчас покажу предохранитель, ядрена шишка! — дед Федька замахнулся для еще одного удара, но так и замер с занесенной рукой, прислушиваясь к голосу, доносящемуся с улицы через открытые сени.

— Хозяева! Хозяева! Есть кто живой? — голос был знакомым, но вспомнить, кто это было затруднительно. Дед Федька отпустил всхлипывающего Кольку и вышел на крыльцо.

Повиснув на плетень обоими руками, возле калитки стоял улыбающийся Говоров собственной персоной. Одет он был в теплую тужурку, потертую шапку-ушанку из кроличьего меха и хорошо подшитые валенки на резиновой подошве. Со времени их последней встречи он ничуть не изменился, разве что немного постарел, да на лбу пролегла глубокая, словно борозда, морщина, да отпустил тоненькие щегольские усики на манер старого дворянства.

— Ну, здравствуй, Федор Алексеевич! — проговорил он, подмигивая деду, ошалевшему от неожиданности встречи.

— Батя, кто… — на пороге избы Акулина замерла, мигом все поняв и мгновенно узнав непрошенного гостя. Замерла и вернулась в дом под аккомпанемент нытья Николая.

— Здравствуй, Тарас Павлович! — дед Федька спустился вниз с крыльца и обнял по-дружески Говорова. — За полгода тебя и не узнать стало! Похож на обкомовца какого-то… — осмотрел со всех сторон майора НКВД Подерягин. — Раздобрел!

— Хитрого тут нет ничего…Сидишь в лесу бирюком на казенных харчах! — пояснил Говоров.

— Ты так громко не вопи об этом на каждом углу, Тарас Павлович! У нас в деревне даже у плетней уши имеются…Как Настюха? Валька? Пашка?

— Все живы, здоровы, слава Богу! Привет вам большой шлют…Поработать под вашим началом снова хотят… — Говоров замолчал, ожидая реакции деда. Старик вздрогнул и тихо промолвил.

— Что значит поработать? Ты был тогда на площади? Когда девчушку эту казнили? Видел ее глаза?

— Видел… — хмуро кивнул майор, отворачиваясь в сторону.

— Бааде, что сказал тогда? Десять за одного! Десять? Выдержит твоя душа столько трупов-то?

— Недолго им осталось… — буркнул Говоров.

— Это еще бабушка надвое сказала…А грех такой на душу брать не хочу!

— Ты думаешь, мне не жаль Таньку Сатину? — вскинулся Говоров. — Да она мне каждую ночь снится! Если хочешь знать…Ничего не говорит! Просто стоит и смотрит, как там, на эшафоте! — майор со злости ударил кулаком по плетню, с которого лавиной осыпался налипший снег. — Только есть приказ! Приказ из центра и я его ослушаться не могу…

— Ну-ну… — ехидно ухмыльнулся дед Федька.

— Что ну? Смотри… — Тарас Павлович подал ему узкую ленточку бумаги, на которой печатными буквами был набран текст шифровки:

«Центр — Соколу

В связи с грядущим проведением Острогоржско-Россошанской операции силами Воронежского фронта приказываю немедленно провести мероприятия по нарушению снабжения войск противника всеми имеющимися силами и средствами. Быть готовым к выполнению боевой задачи к началу января 1943 года.»

— Теперь понятно?

— Эх, Тарас, Тарас… — вздохнул Подерягин, отдавая тому шифровку. — Наступление будет или нет — большой вопрос! А вот Бааде успеет насолить от души! Мне грех на душу брать не хочется.

— Не поможешь? — спросил без особой надежды Говоров.

— С вами уж точно не пойду! — отрезал дед Федька, закрывая калитку во двор, оставив майора НКВД так и стоять на улице.

— Мы ж тебе поверили! — донеслось ему в след. Он коротко обернулся и в глазах этого старого умудренного жизнью человека, который видел и помнил крах старой империи, строительство новой, много смерти и ужаса, Тарас Павлович заметил взгляд Татьяны Сатиной, тот самый, который преследовал его уже почти полгода из ночи в ночь, полный решимости и смирения.

— Не пойду! — отрезал Подерягин, заметив за окном лицо внимательно слушавшей весь их разговор невестки. — Сил нет…

— Федор Алексеевич! Подерягин! — окликнул его Говоров.

Медленно обернулся. По-старчески кашлянул и выжидающе посмотрел на своего гостя.

— Соваться ни мне, ни моим ребятишкам в город не нельзя. Нас там сразу схватят…Нет сил, не идите с нами! Прошу об одном…Нам нужно схема расположения обороны железнодорожного узла. Край нужна! Разведайте…Походите, посмотрите, а все что увидите мы зарисуем.

Наступила долгая пауза. Дед Федька раздумывал над просьбой Говорова. Все его внутренне естество кричало, что соглашаться нельзя, но где-то внутри него злая червоточина твердила, что клеймо предателя так и останется с ним до конца жизни, если он не выполнит просьбу партизан, так до конца его дней ему в спину будет доноситься полный ненависти окрик:

— Кулак!

Так и будут его таскать по кабинетам НКВД, угрожая 58 статьей, за его происхождение из дворян. Только согласие на разведку даст шанс миновать все это.

— Приходи к вечеру…Будет тебе схема расположения! — и зашел в дом. Даже не обернувшись, каким-то внутренним чутьем понимая, что сделал, возможно, самую глупую ошибку в своей довольно долгой жизни.

Хромая, дед Федька зашел в дом, оставил костыль у стены и присел на лавке возле стола, задумчиво вперив взгляд своих серых глаз в одну точку. Колька опасливо выглянул из-за занавески, наблюдая за дедом вместе с Шуркой. Слезы на щеках уже высохли, и какой-то взрослой рассудительностью внук понимал, что Подерягин оказался прав, наказав его. При мысли, что ружье могло выстрелить тогда, когда он навел ствол на сестренку, брала непонятная оторопь. Акулина перекладывала посуду, нервно вытирая мокрые руки о засаленный фартук. Потом не выдержала и скомандовала детям пройтись погулять. Ей не хотелось, чтобы они слышали весь их серьезный разговор с дедом.

С шумом они спрыгнули с печи. Радостная Шурка запрыгнула в Колькины грубо подшитые валенки, а брат надел дедовы. Вдвоем они вскоре исчезли за порогом, бросаясь снежками и валяясь в снегу. Такое редко, когда удавалось. Валенок на всех не хватало, и чаще всего Шурка оставалась дома, и гуляли они по очереди.