Абрам Каган - Преступление и совесть

— Бейлис освобожден!

Словно ракета, это известие взлетело вверх и начало передаваться из уст в уста:

— Освободили, оправдали Бейлиса!

Жестянщику Липе Поделко вдруг показалось, что вечерние синие сумерки превратились в яркий дневной свет, а темное небо отступило перед солнечными лучами, светившими вместе со звездами; ему показалось, что взошло солнце, стало светло во всех уголках, и все стоявшие здесь услышали радостную весть:

— Бейлис освобожден!

И эта радостная весть разнеслась, казалось, по всему свету…

Слегка отдохнув, Короленко вышел на балкон второго этажа гостиницы. В сумеречном движении на улице он почувствовал не совсем обычный ритм и такое оживление, какого он не замечал за все свое пребывание в Киеве. В необычном движении писатель увидал что-то совсем небывалое и в высшей степени многозначительное.

— Алло, алло! — закричал Короленко, увидев возле гостиницы Ходошева, и замахал рукой. Но, поняв, что журналист спешит к нему, Короленко быстро, совсем по-юношески, вбежал в комнату, выскочил в коридор и по лестнице спустился навстречу Ходошеву.

Запыхавшийся молодой человек произнес одно только слово:

— Освобожден!

У старого писателя лицо засветилось, глаза увлажнились.

— Народ мой не осрамил нас, — сказал он и, выдержав паузу, добавил: — Понимаете, молодой человек, что значит совесть?..

Жена и дочь тоже бежали ему навстречу.

— Поздравляю! — кричали они одновременно, обнимая Короленко.

Потом все поднялись по лестнице в номер, Короленко достал бутылку с вином, налил каждому по рюмке и предложил:

— Давайте выпьем за торжество светлой совести!..

Выпив и поставив рюмку на стол, Короленко подошел к журналисту, положил ему руки на плечи и, глядя прямо в глаза, радостно сказал:

— Такие минуты не забываются!..

Эстер сидела и плакала.

— Чего же ты плачешь? Папа ведь уже дома, — сказал старший мальчик.

Бейлис был занят с гостями, пришедшими поздравить его… Все же он выбрался из дружеского круга и быстро подошел к жене:

— Почему плачешь? Я ведь уже с вами, дома.

Но она не переставала плакать, плечи у нее дрожали, она всхлипывала.

— Перестань, Эстер. Успокойся. Теперь незачем уже плакать.

А она все плакала. Веки ее покраснели и разбухли.

Пришедшие соседи, родственники, знакомые — все с удивлением смотрели на Эстер: почему она плачет, ведь ей нужно радоваться, этой настрадавшейся, так быстро состарившейся женщине!

От радости плачет Эстер. Никак не укладывается в ее голове, что Мендель ее здесь, свободен.

Зашел священник, в длинной, до самых пят, рясе, — через многочисленных гостей пробирался к Бейлису. Этот человек с большими бровями на широком лице хотел что-то сказать, губы его сложились в трубочку.

— Мендель… — в конце концов заговорил священник, — прости нас. Мы перед тобою провинились…

— В чем провинились, батюшка? — удивленно спросил Бейлис. — О чем вы говорите?

— Перед тобою. Ты безвинно страдал, а мы плохо заступались за тебя. Да, да.

— Все уже в прошлом, батюшка.

— Да… — Он схватил руку Бейлиса и поцеловал, быстро повернулся и направился к выходу.

Находившиеся в комнате люди смотрели ему вслед. Одна женщина перекрестилась.

— Видели глаза батюшки? — сказала она. — Как у Иисуса. Добрые, всепрощающие.

Сюда, в тесный дом, непрестанно входили люди, приносили с улицы лучи солнца, дуновение ветра…

Пробрался сюда и Липа Поделко, наряженный в праздничный сюртук. Он пробрался к Бейлису, встал, рукой распушил бороду и усы и долго, пристально смотрел на него.

— Я хотел поглядеть на вас, реб Мендель, — сказал Липа, — и сказать вам: благословен будь тот, кто освобождает арестантов…

— Кто вы такой? — спросил Бейлис.

— Такой же еврей, как и вы.

— Как и я?

— Да, точно такой. Будьте же освобождены от своеволия и страха… — Липа повернулся и пошел прочь уверенным размашистым шагом.

А потом пришли Настя Шишова, Петр Костенко и Тимка Вайс. Эстер Бейлис сразу узнала Костенко и Вайса и, вытирая заплаканные глаза, прошептала мужу на ухо:

— Мендель, это те, которые приходили к нам зимой… Вчера я тебе о них рассказывала.

— Понимаю… — Бейлис смотрел на рабочих, словно он раньше где-то видел их.

— Вы знаете нас, господин Бейлис? — спросил Костенко.

— Не знаю, но теперь буду знать…

И Довидл вспомнил, что эти рабочие тогда, в зимний день, навестили их осиротевший дом. Он подошел к ним, доверчиво улыбаясь.

— Помнишь нас, мальчик? — спросил Тимка Вайс.

— Конечно. Вот этот дядя говорил, что он сидел…

— Правильно, — кивнул головой Костенко, оглядываясь на присутствующих.

— Вы тоже сидели? — спросил Бейлис.

— Сидел, только не думайте, что из-за навета.

Настя Шишова протянула Бейлису букет цветов и пожала ему руку.

— Господин Бейлис, моему отцу неудобно прийти сюда — он судья. Он просил передать вам привет и пожелать… — Она не закончила фразу, так как на пороге появился Владимир Короленко.

— Короленко! — крикнул кто-то. — Короленко пришел!

Все находившиеся в комнате замолчали. Они увидели, как Короленко подошел к Бейлису, обнял его, прижал к широкой груди и сказал:

— Вы отняли у нас много здоровья, Бейлис, теперь вы должны долго жить…

Когда Короленко ушел, Довидл спросил:

— Кто этот человек, папа?

— Владимир Короленко — народный писатель, — ответил один из присутствующих.

— Короленко — один из тех, кто заступился за честь России, — добавил другой.

Киев — Ирпень

1960 — 1965

В романе «Преступление и совесть» я не ставил перед собой цели полностью отобразить знаменитый процесс Бейлиса. Моя основная задача — воссозданием исторических образов вскрыть «механику» подготовки и организации царским правительством и некоторыми правительственными учреждениями дела, тянувшего назад, к самым позорным судилищам испанской инквизиции.

Кроме подлинных исторических лиц и главных героев романа, живших и действовавших в изображенное в романе время, я вывел также некоторые вымышленные персонажи, играющие свою роль в уточнении исторической атмосферы и одновременно в различных сюжетных ходах. Эти персонажи, как правило — собирательные образы, поставлены автором в естественные жизненные ситуации, что и не дает им возможности выходить за пределы вероятности.

В сюжетных целях автор разрешил себе, правда, изредка, небольшие хронологические смещения в биографиях некоторых действующих лиц. Однако сделано это настолько осторожно, что фактическая сторона дела от этого не страдает.

В книге - Смобатион ( прим. верстальщика ).