Абрам Каган - Преступление и совесть

Чаплинский был не удовлетворен беседой. Легкое раздражение овладело им. Видно, утратил он былое красноречие, способность убеждать… Когда-то, на заре прокурорской деятельности, многие говорили ему о волшебных чарах его ораторского дара и, главное, об умении околдовать присяжных заседателей, убедить их в справедливости своих суждений и в правильности обоснования обвинения. А сегодня он проиграл.

Чаплинский взял в руки акт судебно-медицинской экспертизы, подписанный профессором Киевского университета Оболонским и прозектором того же университета Туфановым. Еще раз пробежал его глазами, мелькнула мысль: «Вот придут ученые мужи, может, и они, как отец Евстафий, будут вилять хвостами… Кого ж они боятся? Неужели продажной печати и революционеров?..»

И как раз в этот момент прокурору доложили, что пришли Оболонский и Туфанов.

— Господа, — встретил их Чаплинский, — вы проделали большую работу, но… я не чувствую здесь, — он показал на акт, — что именно вы на стороне России…

Пришедшие переглянулись.

— Скажу откровенно: мне хочется знать, читали ли вы когда-нибудь записки иеромонаха Лютостанского?

— Кого? — переспросил профессор Оболонский и недоумевающе посмотрел на Туфанова.

— Это вам не делает чести, господа. При сочинении этого акта, — Чаплинский поднял вверх бумагу, дрожавшую в его руках, — нужно было учитывать мысли и замечания известного специалиста по этому вопросу Лютостанского.

Профессор Оболонский передернул плечами:

— Как понимать ваши слова «при сочинении»?.. Мы не сочинители, господин прокурор. Это официальный документ, свидетельствующий о несчастной жертве…

— Верно, о жертве, принесенной определенной группой во имя изуверства. Страшное злодеяние, господа ученые. А у вас получается, будто христианский мальчик убит из мести, а на самом же деле вы можете заметить, что кровь из ран несчастного мученика выцедили еще при его жизни…

Оба врача почти одновременно поднялись со своих мест.

— Что вы говорите, Георгий Гаврилович?.. — ошеломленно пролепетал Оболонский.

— Глядите, господа, как бы вы не просчитались, будет поздно… Вам можно и замену подыскать.

И после небольшой паузы:

— Сегодня как раз шел разговор о вас у губернатора. Вы что, хотите проститься с университетом? — Чаплинский повернулся к Туфанову: — Думаете переехать в Казань?..

Ученые молчали, каждый думал, насколько тесно сосуществуют честь и бесчестие в деле, которому они посвятили жизнь. Увидев надменное лицо прокурора, они поняли, зачем их сюда вызвали.

Они слушали высокопарно звучавшие слова о преданности идеалам науки, призванной служить престолу, и им казалось, будто с портрета над столом прокурора на них смотрит выжидающе самодержец.

Профессор Оболонский и прозектор Туфанов раскланялись. Вышли на шумную, солнечно-радостную улицу.

Остановились у памятника Богдану Хмельницкому. Нарушил молчание Туфанов, обратившись к своему старшему коллеге:

— Николай Алексеевич, если меня не обманывает чутье, нас собирались лишить чести…

Оболонский зашагал дальше, ничего не ответив.

А прокурор Чаплинский тем временем составлял в судебной палате доклад министру юстиции в Санкт-Петербург о результатах сегодняшних встреч. Обстоятельно сообщив об отрицательном ответе экспертов на вопрос о ритуальном характере убийства Ющинского, Чаплинский дописал решительно: «Тем не менее эксперты заявили, что в дальнейшем развитии следствия они, быть может, и в состоянии будут дать заключение о ритуальных мотивах этого убийства».

Солнечным апрельским днем Исай Ходошев с чемоданом в руке поспешно направился в редакцию газеты «Киевская мысль», откуда и позвонил по телефону на вокзал, справляясь о ближайшем поезде в Петербург. Узнав, что до отправления поезда остался всего один час, он попросил оставить ему билет. Распрощавшись с сотрудниками, Ходошев вышел на улицу, вскочил в трамвай — и вот он уже в купе второго класса, поезд мчит его в Петербург.

Ходошеву довелось однажды побывать в столице Российской империи, двое суток провел он в этом прекрасном городе. Тогда его вызвали из Петербургского телеграфного агентства для переговоров о сотрудничестве. Теперь же он едет с удостоверением газеты «Киевская мысль», которое дает ему право на посещение заседаний Государственной думы. В редакцию киевской газеты поступили вполне достоверные сведения о том, что на одном из ближайших заседаний Государственной думы будет обсуждаться вопрос об убийстве Андрея Ющинского, а так как в киевских журналистских кругах распространились разные слухи о мерах, предпринимаемых правыми элементами Думы, редакция газеты «Киевская мысль» решила послать своего сотрудника в Петербург, чтобы получить информацию непосредственно с места событий.

Ходошев прибыл в столицу солнечным утром двадцать восьмого апреля и остановился в гостинице. Попытка связаться с телеграфным агентством по телефону ни к чему не привела, и он без промедления выехал в Думу.

Дежурный у входа отказался выдать сотруднику провинциальной газеты пропуск. Это, мол, не в его компетенции, объяснил он и посоветовал господину корреспонденту заехать после обеда. В этом случае он застанет старшего офицера, который и поможет разрешить данный вопрос.

Исаю Ходошеву пришлось довольно долго слоняться по улицам огромного города. Вокруг стояла невообразимая суета, люди торопились куда-то, скрежетал трамвай, осыпая искрами рельсы. Сравнивать тихий, спокойный Киев, с его сдержанностью и умиротворенностью, и оживленный, шумный Петербург не приходилось. Ходошеву казалось, что и пешеходы здесь не совсем обычны, будто бы даже носят какую-то особую кованую обувь — такими звонкими, гулкими были их шаги. А в его задумчивом и мечтательном Киеве люди никуда не спешат, ступают тихо, как по мягкому ковру, даже трамваи скользят по рельсам неслышно.

Какая-то невидимая сила толкала Исая в спину, подгоняя его и заставляя перебегать от одной витрины к другой.

В огромной витрине универсального магазина за большим толстым стеклом стоял мужской манекен, одетый в изысканный дорогой костюм. Художник, очевидно, употребил много знания и терпения, чтобы заставить манекен подмигивать прохожим и вещать монотонным глухим голосом: «Не забыл ли ты, прохожий, приобрести то, что тебе необходимо?»

Даже такой видавший виды газетчик, как Ходошев, был ошарашен. Он никак не мог оторваться от замысловатого зрелища. Задумавшись на мгновение, не надо ли и ему что-нибудь купить в этом сверкающем магазине, через порог которого он даже робел переступить, собравшись было войти, Ходошев спохватился, что необходимо спешить в Думу, иначе он может пропустить самое важное, ради чего прибыл в этот город чудес.