Абрам Каган - Преступление и совесть

— Это правда?.. — нерешительно спросила мать, глядя дочери прямо в лицо.

— Хулиган! — сквозь зубы прошептала Настя.

Отец беспомощно посмотрел на детей, перевел взгляд на жену. Характер сына ему хорошо известен, но то, что он услышал о Насте, для него, нравственно чистого человека, казалось громом среди ясного неба. Неужели Настя действительно опозорила его семью?

— Это верно, что он говорит?

— Ложь! — спокойно и твердо ответила Настя, глядя в глаза отцу.

Леонтий Иванович повернулся к сыну. Отцовские глаза, всегда такие добрые и нежные, теперь выражали страдание и смятение. Казалось, вот-вот — и Леонтий Иванович вспыхнет и обрушит свой гнев на стоявшего перед ним долговязого телепня.

Анатолий продолжал неистовствовать. Стремглав бросился он в комнату сестры, и, раскидав ее постель, извлек из-под изголовья небольшую книгу.

— Гляди, папа! — крикнул он торжествующе. — Она читает запрещенное издание «Кобзаря». Вот что приносит она в наш дом!..

— Тарас Шевченко, — вздохнула с облегчением мать, увидев обложку.

Настя подбежала к брату, ловко выхватила у него книгу из рук и наотмашь ударила его по лицу.

— Вот тебе, черносотенец! — крикнула она, вне себя от возмущения.

Опешивший Анатолий схватился за пылающую щеку.

— Боже мой! — вырвалось у Серафимы Гавриловны.

Леонтий Иванович промолчал, втайне он гордился своей дочерью.

В одну из апрельских ночей жена прокурора Киевской судебной палаты почувствовала себя плохо. После своего назначения на эту ответственную должность Георгий Гаврилович до того увлекся срочными делами, что совсем забыл о жене. Сидя за столом в своем кабинете, он внимательно изучал величайшей важности документы. Неожиданно в дверь постучали, вошла горничная.

— Что случилось? — спросил Чаплинский.

— Барыне плохо, — сказала горничная и убежала.

Не хотелось прокурору отрываться от занятий, но что поделаешь! И он порывисто поднялся и поспешил в спальню.

Возле жены стояла горничная с ложкой в руке. Он услышал взволнованные слова:

— Выпейте, барыня, вам сразу полегчает. Доктор велел.

Больная покорно проглотила лекарство, положила голову на высоко взбитую подушку и сквозь полузакрытые веки посмотрела в сторону вошедшего мужа.

Георгию Гавриловичу казалось, что взгляд жены проникнут укором, и он невольно почувствовал себя виноватым. Прокурор действительно в последнее время почти не общался со своей красавицей женой. Посмотрев теперь на нее, слабую и томную, он заметил коричневатые пятна на лице и одутловатость, характерную для беременных.

— Может быть, вызвать акушера? — спросил он.

Жена слегка пошевелила головой: пока не надо…

— Ты совсем забыл меня… — после небольшой паузы сказала она.

Нет, он о ней не забыл. Хотя в последние дни действительно с головой ушел в одно чрезвычайной важности дело; обстоятельства вынуждают его к крайней сосредоточенности и самоуглублению. Прокурору очень хотелось поведать спутнице своей жизни, перед какими испытаниями поставила его судьба, но поймет ли она его? Жизнь только однажды предоставляет человеку возможность взлета… И эта возможность связана с событиями большого значения. Всякий взлет всегда таит в себе опасность, которую необходимо вовремя заметить и преодолеть. Взлет и падение всегда рядом, поэтому нужно быть начеку, смотреть в оба, тем более когда речь идет…

Но ничего этого он не сказал жене, только поцеловал ее влажный лоб и, пожелав спокойной ночи, удалился к себе.

Вчитываясь в лежащие перед ним книги и брошюры, прокурор хотел постичь истину. В голове все мешалось, словно в тумане. Всплывали картины далекого детства: нелегкие годы учения у католика-иезуита — мрачного, двуличного человека с отталкивающей внешностью. Картины эти и поныне давят его сознание. Недавние встречи со студентом Голубевым возродили в памяти дни, проведенные у иезуита. Чаплинскому порою казалось, что свое будущее он должен строить на том, что посеял в его душе этот темный человек, и лишь только тогда он с помощью таких, как Голубев, сможет совершить свой взлет…

Пододвинув ближе массивную настольную лампу, Чаплинский читал: «…Укажем на сочинения некоторых крещеных евреев. В 1614 году крещеный еврей Бренн написал книгу, в которой доказывает, что при тяжелых родах еврейки употребляют христианскую кровь. Подобное мнение поддерживает иезуит Радегис и добавляет при этом, что еврейкам необходима христианская кровь при всяких родах. Венгр Бонифатий утверждает, что у евреев не только женщины, но и мужчины подвержены периодическим менструациям и они лечат себя христианской кровью. В Торнау в 1494 году…»

Чаплинскому стало не по себе. Он поднялся, прошелся по кабинету, достал коробку папирос — курил он очень редко — и, закурив, вдохнул всей грудью горьковатый дым. Потом прокурор отворил окно и выбросил окурок. Однообразный монотонный звук долетал до его слуха, где-то капля долбила камень.

Наслаждаясь апрельской прохладой, врывавшейся в распахнутое окно, Чаплинский подумал, что неплохо было бы проведать жену, но тут же раздумал. У него столько дел, а главное — он еще не решил, что будет говорить архимандриту Киево-Печерской лавры отцу Евстафию, с которым собирался встретиться завтра. К тому же в конце дня предстоит беседа с профессором Киевского университета Оболонским и с прозектором Туфановым… Завтра тяжелый день, а он еще не отдыхал, и сон бежит от него…

Вынув из ящика небольшое зеркальце, он посмотрелся в него. Под глазами темные набухшие мешки… Обычно строгое лицо показалось ему каким-то одутловатым и помятым. «Оттого что мало сплю», — решил Чаплинский. Быстро раздевшись и потушив лампу, он лег на диван. В дремоте ему привиделось, что жена рожает, зовет его, простирая к нему руки, а он грубо отстраняет ее, продолжая копаться в материалах о кровавом средневековье…

Чаплинский тяжело перевернулся на другой бок. Несмотря на калейдоскоп сновидений, он проснулся свежим и обновленным. Еще не умывшись, заглянул к супруге. Она улыбнулась и мягко спросила:

— Как тебе спалось?

— Это я у тебя должен осведомиться, моя дорогая…

Она не дала ему договорить:

— Я вижу, ты так озабочен… — И после маленькой паузы: — И так занят срочной работой.

— Ты даже не представляешь себе!

— А что, собственно, случилось? — жена удивленно раскрыла глаза и добавила: — Если это, конечно, не секрет, господин прокурор…

— Загадочное убийство, дело запутанное… Тебе о таких вещах думать теперь ни к чему.

Женщина протянула обнаженную до плеча руку, ухватила мужа за пальцы, мягко сжала их и сказала непринужденно и легко:

— Распутаешь, господин прокурор, уверена, что распутаешь!