Александр Малышев - Ветры Босфора

Едва сошли с дрожек-дверь дворцовая, как по Божьему повелению, сама собой распахнулась. Перед моряком предстал Скороход, - огромный детина, тоже весь в золоте и лентах. Такое у него звание было, - придворный скороход. Караульные солдаты вытянулись в струнку. Караульный офицер отдал салют. Придворный скороход поклонился прибывшим, и два диковинных страусовых пера закачались у носа моряка.

А дальше пошло наваждение, пострашнее боя, пушечной пальбы и горящих парусов.

Наверху, на лестничной площадке, опять же сами собой растворились двустворчатые двери.

Рядом со Скороходом встал Гоф-Фурьер.

Двери распахивались, помутневшему взору моряка открывалась зала за залой. Упитанные, увешанные лентами люди в париках присоединились к Скороходу, Гоф-Фурьеру. Какой-то Чиновник Церемониальных Дел. Потом второй Чиновник Церемониальных дел. Потом сам Церемониймейстер, потом Обер-Церемониймейстер. Громовые голоса что-то провозглашали. У растерявшегося моряка грохотало в ушах, как на палубе в шторм. Он ничего толком не видел, ничего толком не слышал. И когда наконец распахнулась последняя дверь Залы Аудиенции, Обер-Церемониймейстер отступил по всем правилам в сторону. Моряка подтолкнули к трону. В глазах его все дрожало, словно пелена подернула их… Он понимал, что видит царицу, ее корону, ее украшения. Ему что-то говорили… Но он сползал на руки адмиралтейского чина…

Кто- то из ревнивого, охочего до наград окружения Екатерины шепнул ей на ухо: «Пьян, ваше величество… Эти моряки… пьют…»

Императрица брезгливо сморщилась. Махнула ручкой… Выволокли лейтенанта Казарского из царских аппартаментов, вышвырнули вон из дворцовых палат.

На том карьера моряка Кузьмы Казарского кончилась.

Отставку дед принял там же, в Петербурге.

Запил.

До конца жизни грубиянствовал, никого не чтя. Да поздно… Через двенадцать лет умер. А сын его, после второго бракосочетания вдовы, стал Мацкевичем.

С тех пор прошло пятьдесят лет.

Лейтенант Казарский, моряк совсем другой эпохи, николаевской, в мыслях много раз проходил страшный, гильотинный путь своего предка. Все вызнал: всех этих придворных сановников, - скорохода, гоф-фурьера, церемониймейстера… Обида кривила тонкие губы. Лицо бледнело. Молодой Казарский смелость в баталиях ставил превыше дворцовых ласковостей.

Он положил себе, никогда ни у кого этих самых ласковостей не искать. Мужчины-Казарские ничего так не хотели, как еще раз суметь подняться на палубу, еще раз поискать судьбы в море. Александру единственному - после деда - повезло.

Шла очередная русско-турецкая война.

Суджук- Кале, за который сражался дед, уже русская крепость. Под огнем русских батарей последняя крепость на северном берегу Черного моря, Анапа.

Флот воевал храбро.

Флот жил под неусыпным вниманием царя. Каждое утро царь принимал военного министра по делам Адмиралтейства Моллера и выслушивал его. Знал всех командиров всех кораблей. Ни один перевод с Черного моря на Балтику не проходил без его ведома. Ни одного недоросля-волонтера, даже храброго, не определяли в гардемарины без высочайшего соизволения.

После темных столичных событий 14 декабря 1825-го года Николай уповал на дисциплину. Сам работал с 6 утра до полуночи и неусыпно следил, чтобы все все положенное выполняли.

Флот выполнял.

Казарский, обдумывая злосчастную судьбу деда, говорил себе: гра-ницы есть у государства, но есть они и у человека. Каждый человек - сам себе империя. И должно ему оберегать свои человеческие границы так же любовно, как оберегаются государственные. Он не питал никакой личной вражды к туркам, с которыми воевал. Но твердо считал, что северный берег Черного моря не должен быть турецким. Как пришли османы сюда с кровью и огнем в XIV вехе - так пусть с кровью и огнем будут отсюда вытеснены. Им - южный берег Черного моря, славянам - северный.

Тут отступать нельзя.

А раз дело божеское, святое, то и исполняй свой долг.

Он не хотел, как его дядюшка, тупить всю жизнь перья в канцеляриях. Он не хотел, как отец, вконец обнищавший дворянин, быть управляющим у графа.

Ему повезло.

Он моряк.

Он офицер.

Вот эти границы своей личной «империи» и нужно оберегать.

Пора уходить на корабль.

Казарский поднялся, ласково и жалеючи улыбаясь дяде. Старик истлевал на глазах. Слеп, глох, ветшал. Сюртук, бывший «присутственный» - ветошь. И даже глазки, некогда карие, какие-то ветошные. Спина - скобой. Ноги семенящие.

Недолго, нет, недолго ждать наследства.

- Живите, дядюшка, - сказал искренно, прося. - Я вас живого люблю.

Дядюшка обмяк лицом. Было все же приятно, что со смертью не торопят.

Лейтенант вынул из кармана часы. Подошел к зеркалу на беленой стене. Застегиваясь, взглянул и удивился тому, как похудел и почернел всего за месяц войны. Цыган! Даже волосы на баках кучерявятся. Война - труд тягловый. Не вспыхни война с Турцией, быть бы его транспортному судну «Соперник» списанным на дрова, а самому лейтенанту пришлось бы заполнить вакансию на каком-нибудь корабле, где в командирах капитан-лейтенант или капитан II ранга. Но война прожорлива. Транспорты возросли в цене. На «Соперник» поставили единорог [5]. И даже перевели в класс бомбардирских судов.

Казарский надеялся под Анапой и с одним единорогом на борту быть полезным отечеству. Жалование задерживали. Денег не было. Но весь месяц войны, возбужденный событиями, лейтенант и при безденежьи чувствовал себя неуязвимо богатым. Так был полон честолюбивых и чистых надежд, так был полон доверия к своей судьбе, не такой горемычной, как у деда.

Проводив племянника, Алексей Ильич прошел по квартирешке, оглядывая ее, хотя его уже звали на хозяйские этажи, наверх, чай пить. Квартирка была тесненькая, без претензий на шик. Мебель хозяйская. Это Алексею Ильичу понравилось. Сначала дом приобрети - потом всю эту нынешнюю чахлую мебель. Все эти глупые трельяжи [6], обвитые плющом, горки [7]фанцузские, карсели [8]. Своими у племянника были книги по морским наукам и военные журналы. Их было много. В платяном шкафу Алексей Ильич увидел на дне чемодан. Человек без затей и предрассудков, открыл его. Там были рубашки голландского полотна, а под ними… целая стопа османских флагов. Алексея Ильича еще раз позвали к хозяевам, а он все разворачивал пробитые пулями чужие знамена. Читал, шевеля губами, чужие слова на них, тоже местами в подпалинах пороха: «Султан - сын Султана - царь царей, могущий государь - тень аллаха, Кибле-и-алем - сосредоточение вселенной - обещает победу…», «Шестой полк победоносен…», «Аллах даст вам блага, которых вы жаждете, могучую свою защиту и близкую победу. Возвести это правоверным…», «Мы обещали Магомету победу блистательную…», «Во имя Аллаха, милости, сострадания…»