Николай Жданов - Минута истории [Повести и рассказы]

Ярославцев вспомнил о Юлии, и внезапная мысль эта заставила его затрепетать. Он вдруг с пронзительной ясностью представил себе, как победившие юнкера врываются в большевистский штаб, как падают под пулями люди. Простреленная голова Юлии, как голова этого мальчика на панели, бессильно клонится на окровавленные камни…

Гарнизонный госпиталь всего в одной трамвайной остановке от Смольного. Машина, притормозив, свернула в глубину двора.

Косицын выскочил на мостовую (он сидел внутри машины), лицо его было бледно, должно быть, он тоже был потрясен виденным.

Два санитара в серых халатах вышли из подъезда, чтобы принять раненого, и тотчас опустили носилки на землю: Ивлев был мертв.

Несколько минут оба юнкера находились в полном замешательстве.

— Нам надо спешить в училище, — напомнил Косицын.

Ярославцев стоял не двигаясь.

— Ты поезжай один, — проговорил он наконец. — Я должен остаться и предупредить Юлию. Она здесь, в Смольном. Город скоро окажется в наших руках, и тогда будет поздно предотвратить ее гибель.

Косицын с недоумением посмотрел на приятеля, но по выражению его лица понял, что спорить было бы напрасно.

— Черт возьми, — сказал он, — это может стоить жизни нам обоим, но, так и быть, я попробую тебе помочь. Тут по близости живет человек, связанный с комитетом спасения. Он имеет доступ в Смольный и ужо помогал мне проникнуть туда. Без него у нас ничего не получится.

Оставив убитого прапорщика санитарам, они сели в автомобиль и, поплутав минут пять по каким-то переулкам, остановились у зашарпанного дома с вывеской «Бани».

— Ты подожди меня здесь, — сказал Косицын.

Он скоро вернулся в сопровождении человека в помятой шляпе, жалкий вид которого не вызывал никакого доверия.

Косицын был одет теперь в поношенную студенческую шинель и нес в руке осеннее пальто и фуражку для Ярославцева.

Скоро они были у ворот Смольного.

То, что случилось вслед за этим, уже известно.

Оба юнкера благополучно достигли машины, ожидавшей их за углом, и в ней легко оторвались от своих преследователей.

Стреляя в матроса наугад, не глядя и не целясь, Ярославцев даже не подозревал, что пулей, выпущенной из пистолета, он поразил не матроса, а Юлию. И он сожалел только, что Юлия не была послушна ему и не захотела покинуть Смольный.

Флаг Красного Креста открывал им все пути. Менее чем через полчаса они уже миновали Васильевский остров и переехали Тучков мост. На углу Большого проспекта и Гребецкой улицы, где помещалось Павловское училище, громоздилась перевернутая трамвайная платформа. Мостовая здесь была разворочена, и за грудами камней, мешков с песком, пустых ящиков и бочек укрывались красногвардейцы.

Машина свернула к Петровскому парку и подошла к училищу с другой стороны. На булыжной мостовой лежали там и тут люди; неподвижные и странные их позы не оставляли сомнения в том, что это убитые. Здание было осаждено. Из окон и с крыши торчали пулеметные дула.

Ярославцев опасался, что машину задержат или что по ней откроют стрельбу, но автомобиль под защитным флагом Красного Креста и здесь проехал беспрепятственно и скрылся за воротами училища.

Часом позже это было бы уже невозможным. Ожесточение схватки нарастало с каждой минутой, разжигаемое жертвами, которые несли обе стороны. Уже через несколько минут матросы и красногвардейцы с отчаянной отвагой кинулись атаковать здание. Пулеметы юнкеров буквально косили их и ряд за рядом устилали телами мостовую. Булыжники обагрились кровью. Со всех сторон слышались проклятия, стоны, угрозы.

Ярославцев понял, что возвращаться на телефонную станцию бессмысленно. Они остались в осажденном училище вместе со своими товарищами.

Что делается в Михайловском замке и в других пунктах восстания, никто толком не знал. Атаки красногвардейцев продолжались, хотя жертвы, которые они несли при этом, были велики. И у юнкеров не было чувства удовлетворения. Их смущало сознание непоправимости начатого и пугал страх перед неизбежностью расплаты.

На какое-то время наступило затишье, юнкера приободрились. Многие были уверены, что атаки больше не повторятся, что это уже победа. Но затишье оказалось обманчивым. Вскоре тишину передышки прервали удары двух орудий, наведенных в упор на училище.

Снаряды врывались в здание, рушили стены и потолки. В сухом красно-белом тумане, поднятом кирпично-штукатурной пылью, метались в предсмертной панике юнкера, еще недавно готовые считать себя победителями.

Поражение становилось все очевиднее. Ультиматум о сдаче в плен, с негодованием отвергнутый полчаса назад, теперь был принят.

Раненый Косицын сидел под лестницей смертельно бледный, с перевязанной рукой.

Ожесточенные своими потерями, матросы и красногвардейцы ворвались в казарму.

Через несколько минут все было кончено. Оставшихся в живых юнкеров построили колонной и вывели за ворота.

Ярославцев был среди них. Оглянувшись с угла на здание училища, в котором провел почти три года, он увидел труп, распростертый на подоконнике, и другой, свисающий вниз головой с крыши. В первом он узнал белотелого здоровяка Югеля, который только вчера утром в умывальнике рассказывал соленые анекдоты.

Арестованных повели через Тучков мост, затем прямо до самого кадетского корпуса. В городе было тихо, не слышалось никаких выстрелов. По-видимому, восстание было подавлено.

На набережной колонна повернула вправо к Николаевскому мосту, где Ярославцев впервые увидел Юлию. Сердце его наполнилось горечью, и он прошел мимо, не поднимая склоненной головы.

Напротив церкви колонна остановилась. Здесь, у каменного парапета, стояла пустая дровяная баржа. На нее по сходням провели арестованных, построив попарно. Повезут в Кронштадт, это понимали все.

Буксира долго не подавали. На набережной уже толпились прохожие. Ярославцев уныло сидел на корме, уперев локти в колени и придерживал усталую голову. Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что знакомая девичья фигура мелькнула в толпе на набережной. Он весь напрягся и хотел было крикнуть, подать знак, но хриплый звук застрял в горле. Ярославцев опустил голову и, шатаясь, сошел вниз. Здесь, за смоленым бортом баржи, его по крайней мере нельзя было увидеть.

Была ли там Юлия, или это только почудилось ему, все равно Ярославцев не чувствовал себя в силах видеть ее в эту минуту. Глухое сознание своей вины и непоправимости того, что произошло, тяготило его.

Подали буксир. Раздалась команда отдать чалы. Канат натянулся. Баржа бесшумно качнулась и медленно двинулась по течению мимо судов, теснившихся у берегов, мимо домов, церквей, заводских корпусов и судостроительных доков.