Дэвид Кертцер - Похищение Эдгардо Мортары

Но самые откровенные описания распутного поведения Нины оставили две женщины постарше.

Розальба Панкальди (которую друзья называли Розиной), 44-летняя хозяйка кафе рядом с местной приходской церковью, засвидетельствовала, что знает Нину Моризи уже несколько лет, потому что раньше жила вместе с мужем и тремя детьми прямо над семьей Мортара, а переехала оттуда только несколько месяцев назад. Она рассказала, что рядом с Мортара жило семейство Фоскини, сдававшее комнату австрийским офицерам, и эта комната примыкала непосредственно к жилью Мортара. Она часто видела, как Анна заигрывает с австрийцами, и сама слышала, что одним флиртом дело не ограничивается.

«Однажды утром, — рассказывала женщина, — офицер по имени Пайя, или Паолино, привел Моризи к себе в комнату, и через некоторое время она вышла оттуда и крикнула (она всегда обычно кричала): „Ну и е…ля у меня была, синьора Розина, ну и е…ля!“ — и закрыла лицо руками».

Розина продолжала: «Я припоминаю, хоть теперь уже и смутно, что одна из моих тогдашних служанок, ее звали Елена, рассказывала мне, что своими глазами видела эту парочку в той самой комнате. Но я уже не помню, как она их видела — через замочную скважину или еще как-то». Как бы то ни было, продолжала она, «после того случая с Моризи, когда она меня встречала, то опять повторяла ту же фразу — „Ну и е…ля у меня была!“ — и при этом смеялась и подмигивала мне».

Но и это было еще не все. Панкальди поведала, что другая ее служанка, Мария, рассказывала, что как-то ночью выглянула с террасы и увидела, как Нина «впускает в квартиру Мортара каких-то немецких офицеров… Они перебирались со своей террасы к ней в окно. Я уже не помню, перекидывали они туда доску или просто перепрыгивали». Синьора Панкальди завершила свое свидетельство, нанеся последний удар по доброму имени Анны Моризи (если от него еще что-нибудь осталось): «Я знаю, что у этой Моризи всегда была дурная слава из-за шашней с немецкими офицерами, а еще она давала им погладить свою грудь, когда они стояли у окна той террасы, о которой я уже упоминала».

Чтобы эти показания не сочли порождением распутного женского воображения, семья Мортара привела еще одну — последнюю — свидетельницу, чтобы их подтвердить. Пятидесятилетняя Джельтруде Фоскини, которая жила вместе с мужем и жильцами-австрийцами в квартире по соседству от семьи Мортара, рассказала примерно то же самое, что уже рассказывала ее бывшая соседка сверху, — в том числе и о том, что Нина по ночам впускала через террасу военных в квартиру своих хозяев, и о ее тайных визитах к военным.

Кроме того, Фоскини добавила еще одну подробность, которую пропустила Панкальди, — о том, кто именно любил подглядывать за любовными похождениями Нины сквозь замочную скважину. Однажды, поведала она, Панкальди взволнованно сообщила ей, что видела, как Нина среди бела дня входит в комнату к австрийским офицерам, где ее поджидал Пайя. «Сгорая от любопытства», продолжала Фоскини, синьора Панкальди «приложила глаз к замочной скважине и увидела, как те двое занимаются в постели постыдным делом. Но тут же она увидела, что по лестнице поднимается синьор Мортара. Тогда Панкальди громко проговорила: „Нина! Мортара идет!“ Вскоре Моризи вышла из комнаты и сказала, обращаясь к Панкальди: „Ну и е…ля у меня была!“ С тех пор она часто повторяла эту фразу, когда встречала Панкальди. Собственно, я тоже часто слышала от нее то же самое выражение и однажды даже попросила синьору Панкальди объяснить мне, в чем дело».

В начале октября все заверенные у нотариуса показания свидетелей прибыли в Ватикан. Трудно сказать, о чем думал папа, читая все это.

Пока Момоло собирал в Болонье свидетелей, они с Марианной спорили: оставаться в Болонье или же опять ехать в Рим, чтобы повидаться с Эдгардо и продолжить попытки его освободить? Доводом в пользу того, чтобы оставаться в Болонье, была серьезная опасность, грозившая торговым делам Момоло: уехав снова, он мог окончательно разориться. И как тогда прокормить семерых детей? Останется разве что полагаться на благотворительную помощь других евреев. Кроме того, дети, и без того расстроенные похищением брата, совсем не хотели, чтобы родители уезжали, пускай и не было недостатка в родственниках, готовых присмотреть за ними. Наконец, последнее сомнение возникало из-за состояния здоровья Марианны.

В каком именно состоянии находилось ее здоровье после разлуки с Эдгардо, понять нелегко. И дело не в недостатке источников — напротив, газеты из месяца в месяц публиковали все новые сводки медицинского характера. Нельзя даже назвать все эти сообщения противоречивыми. По сути, во всех говорилось примерно одно и то же. Однако они настолько похожи на другие истории, которые евреи на протяжении столетий рассказывали о сходных трагедиях, что все-таки у нас есть повод задуматься. Такое ощущение, что мы уже много раз видели эту еврейскую мать.

Новости о пошатнувшемся здоровье Марианны распространились по всей Европе уже через несколько дней после похищения Эдгардо. Например, Джеймс Ротшильд, когда писал 17 июля из Парижа кардиналу Антонелли, упомянул в письме о том, что из-за похищения сына Марианна заболела — точнее, сделалась presque folle , чуть не тронулась умом. Через месяц кардиналу Антонелли написал из Лондона Лайонел Ротшильд — и в сходных выражениях упомянул о том же.

Когда в еврейской и либеральной прессе по всей Европе начали появляться обличительные материалы с рассказами о действиях церкви, ухудшающееся здоровье Марианны сделалось одной из главных тем для обсуждения. Разумеется, все сочувствовали несчастной матери, которая пришла в такое отчаяние от разлуки с сыном, что оказалась на грани безумия. Многие газетные статьи даже намекали на то, что сама ее жизнь под угрозой. Одна из первых подобных статей, опубликованная в Париже, в L’univers Israélite , сообщала, ссылаясь на болонских друзей семьи Мортара, что Марианна «раздавлена горем». Бросив дом и других своих маленьких детей, она уехала в Модену. Хотя о ней там заботятся родственники, она «тяжело заболела от горя, и родные очень боятся за ее жизнь» [136] S. Bloch, «Rapt d’un enfant israélite», L’univers Israélite, 14 (июль 1858 года): 11. .

Эта тема приобрела большую важность, она всплывала всякий раз, когда евреи взывали о помощи. Когда Главная консистория французских евреев, получив в конце августа письмо от евреев, собиравшихся в Пьемонте, отправляла собственную петицию Наполеону III, прося его о вмешательстве, они написали, что мать Эдгардо «довело до безумия страшное горе». Далее в их прошении говорилось, что неустанные старания Момоло привести жену в чувство пока не увенчиваются успехом [137] Cahan, «L’affaire Mortara», p. 555. . Примерно в то же время в письме, которое отправили в Ватикан прусские евреи (на французском языке), тоже упоминалась «несчастная мать», которая «почти лишилась рассудка» [138] Перепечатано как письмо C в Brevi cenni , «Supplica diretta dai rabini di Germania a Sua Santità», p. 113, ASV — Pio IX. .