Михаил Коршунов - Мальчишник

Статья И. Чижовой «К протекшим временам лечу воспоминаньем» заканчивается словами, что коллекция Валентины Михайловны Голод уникальна по художественной и исторической ценности и одна из лучших в городе на Неве.

Сейчас Валентина Михайловна провела большую выставку живописи из частных коллекций. В нарядном Центральном выставочном зале Ленинграда, бывшем Конногвардейском манеже. Каждый мог увидеть и Вареньку Лопухину, и Елену Павловну, и Лунину-Риччи, и сестер Раевских.

Перед отъездом в Ленинград я, как всегда, зашел на Молчановку в дом Лермонтова, навестить поэта и его автопортрет, потому что знал, что в Ленинграде буду навещать Вареньку.

Лермонтов нарисовал себя в бурке, в форме Нижегородского драгунского полка во время первой ссылки на Кавказ в 1837 году; правая рука сжимает рукоятку черкесской шашки. Вручил портрет Вареньке в 1838 году. Был уже июнь. В Петербурге цвела сирень, в Москве цвели тополя.

Варенька уезжала с мужем в Германию. И навсегда кончилась Молчановка. Навсегда замолчала.

Кусты сирени осенью — это пожар: багряно-красные листья, выделяются среди прочих осенних листьев. Они — пылающий на ветру, прощальный костер, а костер всегда сжигает сам себя.

Лермонтов послал письмо Марии Александровне, сестре Вареньки, своему постоянному другу. В письме было стихотворение «Молитва странника», в котором Лермонтов, со всей лермонтовской силой, просил теплую заступницу мира холодного за деву невинную, просил дать ей… молодость светлую, старость покойную…

Умерла Варенька в 1851 году тридцати шести лет. После гибели Лермонтова долго и тяжело болела. Сестра Мария писала родным: «Последние известия о моей сестре Бахметьевой поистине печальны. Она вновь больна, ее нервы так расстроены, что она вынуждена была провести около двух недель в постели, настолько была слаба. Муж предлагал ей ехать в Москву — она отказалась, за границу — отказалась и заявила, что решительно не желает больше лечиться».

Памятью о Михаиле Лермонтове Вареньке была поэма «Демон», которую он ей подарил. Писать поэму начал в юности, в Москве, на Молчановке, и писал всю свою короткую жизнь.

После смерти Вареньки осталась дочь Оля. Ольга… Пятнадцати лет. Лермонтов однажды видел Олю еще ребенком, в семье своих знакомых Базилевских. Потом Оля выйдет замуж за сына Базилевских и будет жить в Москве.

В Москве головокружительно пахнет тополями — в Москве тоже начало лета. Мы с Викой только что приехали из Москвы в Ленинград и поселились в гостинице «Москва».

Собираемся к Валентине Михайловне Голод. Когда придем — я зажгу у нее в квартире совсем неяркую старинную, павловских времен, люстру, украшенную перьями из бисера, встану перед Варенькой, сестрами Раевскими, Еленой Павловной, и, пока Валентина Михайловна и Вика при ярком и современном свете на кухне будут готовить ужин, я, под люстрой из прошлых времен, окажусь в пушкинском Петербурге.

— Мы вас ждем! — позовет из кухни Валентина Михайловна.

Я вежливо откликнусь, но буду медлить, тянуть время: я ведь в квартире, где коллекция художественных и исторических ценностей одна из лучших в городе на Неве! И завещана она городу на Неве.

Но меня вновь позовут, и я вынужден буду погасить люстру.

Валентина Михайловна подарит нам потом прекрасный негатив миниатюры Вареньки.

«В известных «Записках» Екатерины Сушковой читаем: «В мае месяце 1833 года мы поехали в Москву, одна из моих кузин выходила замуж». Речь идет о браке будущей знаменитой поэтессы Е. П. Ростопчиной. Далее Сушкова описывает подробности предсвадебной суеты и открыто завидует цветущему, веселому и счастливому виду кузины. Именно такой изобразил ее Э. Мартен в миниатюре, неоднократно публиковавшейся в различных изданиях. Итак, в 1833 году Мартен был в Москве и писал, видимо, не только Ростопчину, но и тех, с кем она общалась. Среди них было и семейство Лопухиных — друзей и ближайших соседей… Портрет Лопухиной также относится к 1833 году».

Вика вспомнила, как во время школьных каникул жила в Барышах. Совсем недалеко от Остафьева, подмосковного поместья Вяземских, где Петр Андреевич Вяземский сберегал часть сохранившихся после гибели Пушкина вещей. Я жил с родными в самом Остафьеве: там был дом отдыха. Отец привез в Остафьево краски, холсты — делал этюды — и еще снимки. Ни одного этюда не осталось: погибли во время войны. Снимки сохранились — березовые аллеи, пруд, на котором я учился грести на лодке, а зимой катался с ребятами на коньках. Липовая аллея, которую Пушкин называл «Русским Парнасом». Фотография, на которой я с мамой стою у памятника Пушкину зимой в остафьевском парке.

«На веки вечные мы все теперь в обнимку на фоне Пушкина!» — сказала Вика. — Булат Окуджава, его стихи.

Я конечно же помнил большой остафьевский двухсветный круглый зал с хорами для музыкантов. Здесь Пушкин читал друзьям свои произведения. Предметы литературы и искусства занимали и оживляли разговор, и называлось это, по выражению Вяземского, «изустной разговорной газетой». По вечерам играли в шарады и слушали музыку. Собирались писатели, художники, актеры. И никаких светских церемоний.

Вика сказала, что прекрасно помнит круглый зал и полукружье двери из него в парк, в «Русский Парнас», как будто бы открывалась часть стены и зал делался составной частью парка. Таково было детское впечатление.

— Я приходила в гости из дома отдыха Барыши. Перебиралась через овраг с засохшим руслом реки. Кажется, Любучи. Поедем в Остафьево, как только вернемся в Москву. Послушаем деревья в парке, побудем в круглом зале.

Вика заговорила «воспоминаниями». Не до конца потеряна в современных реальностях и тяготах. Я радуюсь этому.

Вяземский на сохранение увез с Мойки в Остафьево письменный стол Пушкина, трость с пуговицей Петра I, портрет Жуковского с дарственной надписью Александру Сергеевичу «Победителю ученику от побежденного учителя». Картину Козлова «Пушкин в гробу» и черный суконный жилет, в котором поэт стрелялся. Сохранил для нас, потомков.

Знал бы я об этом в детстве, расспросил бы стариков — а такие тогда еще были, чьи родители служили у Вяземских, — и я наверняка бы с их помощью отыскал комнату, где жил Пушкин, а потом сохранялись его вещи. Может быть, я в ней жил? Или в комнате, в которой останавливался Жуковский? Или в комнате, в которой останавливался Гоголь? Кюхельбекер? Денис Давыдов? Карамзин писал историю государства Российского на втором этаже. Угловая комната, окна в сторону реки Десны и с видом в сад. Стены были выкрашены белой краской. Стол простой, сосновый. Когда его не хватило для работы, Карамзин приказал поставить еще козлы, и тоже с сосновыми досками.