Михаил Коршунов - Мальчишник

В парке у каждого дерева стояли на палочках таблички с обозначенными на немецком породами деревьев. Я уже отмечал, что парк был таким же уникальным, как и сам дом. Немцы это сразу распознали и тут же учли в табличках. А были-то здесь всего дней одиннадцать, как насчитал Володя.

Я подумал роясь в руинах, может быть, имущество дома успели эвакуировать, а вместе с имуществом и папку? Но я нашел осколок сине-голубой вазы: большая китайская ваза стояла в холле. Значит, ничего не вывезли. Осколок теперь хранится у меня так же, как будут теперь храниться отпечатанные (не знаю, почему отец в свое время не отпечатал их все) снимки дома, унесшего с собой тайну двух конвертов. У Володи тоже оказались фотографии дома и его интерьеров: камин с журавлем, скульптура мраморной девушки у дерева, лестница на второй этаж, гостиная.

«Укрепился в своей догадке И. А. Новиков, когда увидел в Алупкинском дворце портрет одной из дочерей Воронцовых. Девочка резко отличалась внешностью от остальных членов семьи. Среди блондинов — родителей и других детей — она единственная была темноволоса. Родословные разыскания говорят о том, что это дочь Воронцовой, Софья, родилась 3 апреля 1825 года».

И еще из «Прометея»:

«Сестра Пушкина рассказывала, что, когда приходило ему письмо с такой же печатью, как на его перстне, он запирался в своей комнате, никуда не выходил, никого не принимал».

А может, письма мне примерещились? Ночью, в «Голландии»? После страстей, которых начитался перед этим? Или вообще — превращения?.. Счарования?..

Мы с Володей — два офицера Советской Армии — уехали с места нашего довоенного детства. Под конец обнаружили искалеченный гонг. Вытащили из-под обломков, попробовали позвонить — ничего не получилось.

Теперь я должен объяснить, кому в прежние времена принадлежал голландский дом, или охотничий, или, как его называли официально в те годы, «Морозовка» — дом отдыха «Морозовка». Называли по фамилии владельца дома Саввы Тимофеевича Морозова, одного из зачинателей российской промышленности, главы крупнейшей в Центральной России текстильной фирмы. Он же — мануфактур-советник, миллионер. Человеку, который в своем московском особняке дал, как докладывала охранка губернатору Москвы, «политический банкет», посвященный памяти декабристов. Который закончил Московский университет, слушал на Моховой лекции профессора Ключевского и беседовал с ним. Слушал лекции и в Кембридже. Друг Алексея Максимовича Горького, Станиславского, Немировича-Данченко. Выстроил МХАТ. Давал деньги большевикам в партийную кассу. Друг Красина и Баумана. Читал «Искру». Называл Владимира Ильича Ленина зорким человеком. Знал, что курс взят на вооруженное восстание и хотел идти в ногу с новой Россией. Того самого Морозова, который жил в Москве на Спиридоновке (улица Алексея Толстого), совсем, можно сказать, рядом с Большим Вознесением. Любил гулять по арбатским переулкам и сидеть долгими минутами на скамейке, на Страстной площади у памятника Пушкину.

Откуда я узнал эти подробности? Прочел документальную повесть «Дед умер молодым», написанную внуком Саввы Тимофеевича Морозова. Что меня особенно поразило в повести? Эпиграф из Пушкина. И в тексте упоминание Пушкина. Мануфактур-советнику Пушкин был не безразличен. Я захотел это проверить. И вновь отчетливо припомнились два продолговатых конверта.

Разговор по телефону с внуком Саввы Тимофеевича Морозова — Саввой Тимофеевичем Морозовым.

ОН: Поэзию Пушкина дед любил. Знал наизусть почти всего «Онегина». Особенно волновал его «Борис Годунов»: «Да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу…» Прогулки по Москве часто были связаны у него с пушкинскими местами.

Я: Понял из вашей книги.

ОН: Никитские ворота, Поварская, Молчановки, Собачья площадка.

Я: Где Пушкин и читал «Бориса Годунова» в доме у Соболевского. Между прочим, я с вами говорю почти с этого места.

— Не понимаю.

— Дом, где я живу, расположен рядом с Собачьей площадкой. И вижу отсюда все перечисленные вами места.

— Я не назвал вам еще Большую Никитскую и, конечно, Тверской бульвар и Страстную площадь. Мое детство тоже прошло в этих местах. Учился в школе у Никитских ворот.

— Сто десятой? — удивился я. Хотя чего удивляться — район Спиридоновки, где до сих пор поражает монументальностью особняк Саввы Морозова, выстроенный под средневековый замок.

— Да. Напротив храма Большого Вознесения.

— И где стоит памятник погибшим одноклассникам.

— Вы из этой школы? — В голосе Саввы Тимофеевича послышалась взволнованность.

Я: В ней учился мой друг. Он погиб на войне. Габор Рааб. Сын венгерского коммуниста.

ОН: Понимаю. Во время войны я служил на Северном флоте. — И тут, словно отвечая на мой вопрос о Спиридоновке: — А в особняк деда я попал недавно. Мне устроили экскурсию. Взял с собой дочку. Дочке сказал: «Гляди, как жила буржуазия». — И Савва Тимофеевич засмеялся.

Я тоже засмеялся. Действительно смешно — в дом деда на экскурсию к буржуазии. Сейчас особняк принадлежит Министерству иностранных дел.

Я: Ваш дед — вопрос особый. — И я повторил слова Горького, которыми внук заканчивал книгу о деде: «Он был недостаточно силен для того, чтобы уйти в дело революции, но он шел путем, опасным для людей его семьи и его круга…»

— Именно так, — подтвердил внук. — Иначе бы дед не покончил с собой.

Я: В Льялово вы никогда не были? В голландском доме?

ОН: Нет.

— И не слышали про голландский дом Морозова? Охотничий?

— Не слышал.

— У меня есть фотографии. Я бывал в нем года два подряд.

Начал рассказывать о доме, о кабинете, о книгах и о письмах, которые видел.

Я: Савва Тимофеевич, вы допускаете, что такие письма могли храниться в вашей семье?

ОН: Семья, а точнее, клан Морозовых был многочисленным. И, возможно, этот дом не принадлежал именно моему деду.

— А письма?

— И письма тогда.

— Но они могли быть в вашем клане, как вы называете? Где-нибудь купили. Как говорится — за любые деньги.

Савва Тимофеевич в задумчивости молчал.

Я: Учитывая отношение вашего деда к Пушкину.

ОН (повторив): Пушкина дед любил. Уж это не подлежит никакому сомнению.

Я: Если письма были, то они и могли быть только у вашего деда. Жители деревни всегда утверждали, что дом этот Саввы Морозова, мануфактур-советника. Я в детстве видел стариков, которые участвовали в его постройке.

ОН: Может быть, вы и правы в отношении дома, — Савва Тимофеевич уступил мне, потому что я этого добивался, вымогал у него. — И в отношении писем — тоже.

— А может быть, я придумываю сам себе историю с письмами… — сказал я именно самому себе, потому что этих слов Савва Тимофеевич уже не слышал — мы с ним уже попрощались, и трубку я положил.