Михаил Коршунов - Мальчишник

Какие еще бумаги Пушкина могли быть спрятаны в этой семье? Были у Юсуповых еще автографы Пушкина (их обнаружили в 1919 году) — послание к вельможе и черновик статьи на смерть Дельвига. Так что вопрос — какие еще бумаги могли быть? — правомерен. Тем более 111 автографов сберегла эта семья, в том числе автографы Суворова, Кутузова, Наполеона, Карамзина, Вяземского, Дельвига. Это те автографы, которые мы теперь знаем и которые хранятся в Пушкинском Доме.

До сих пор в недрах дворца нет-нет да что-нибудь и обнаружат. Он начинен кладами, тайниками, здесь пускали в ход яд, звучали пистолетные выстрелы, скрытно по ночам выезжали автомобили, декорировались в подвале ложные гостиные на одну ночь.

Сворачиваем в бывшую биллиардную. Нас подводят к стене, противоположной окну.

— Встаньте сюда, — показывает Свешникова. — Скажите что-нибудь совсем негромко.

А мы и так уже слышали, что голос Галины Ивановны — тоже совсем негромкий — утекает куда-то в глубь дворца.

— Князь, вы нас слышите? — шепчу я, будто на сеансе спиритизма.

Мой голос по-особому отрезонировал и тоже уплыл в глубину.

— Лидия Ивановна вас услышала. Она уже в кабинете старого князя, — улыбнулась Свешникова. — Сейчас мы к ней пойдем.

— Ну и дворец, — покачала головой Вика. — Бастилия какая-то.

— С маврами и камином из оникса, — уточнил я.

— Ну тысяча и одна ночь какая-то, — сказала Вика.

Мы в кабинете старого князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона. Ставни закрыты. Горит неяркий свет. Шкафы с книгами. Они сразу приковывают внимание. В кабинете длинные антресоли. И там — тоже шкафы и книги. Большой «читальный» стол. Занимает середину комнаты, а точнее будет — зала. Кабинет-зал. Тишина. На читальном столе — несколько раскрытых книг. Их приготовила для нас Лидия Ивановна Белова. Я касаюсь огромного фолианта: Указы Государя Императора Петра Великого Самодержца Всероссийского. 1739 год. Второй фолиант посвящен Александру I. А потом Лидия Ивановна обращает наше внимание на скромную книжку в голубовато-сером переплете, бумажном; книжку с разрезными листами. Год издания — 1927-й, Ленинград. Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово.

— Первое издание писем, — уточняет Свешникова. — Мы его имеем. А письма были спрятаны… — Она оборачивается и показывает в правый угол кабинета. В правый, это если стоять спиной к окнам, а лицом — ко второму этажу, или антресолям кабинета.

Лидия Ивановна Белова уже открыла сдвоенную стальную дверь и даже зажгла в тайнике свет.

— Идите сюда. В тайник.

И мы идем «сюда», в тайник.

Да, это настоящий тайник. Это не то, что в «Морозовке» было. Там что-то вроде курительной комнаты, а это за двумя по-настоящему скрытыми, тайными дверями спрятана глухая круглая башня. Юсуповская. Мы с Викой вошли в нее.

— Бастилия какая-то, — сказал теперь я.

Значит, здесь, в глухой круглой башне, за дверью из стали лежали, может быть, такие же удлиненные конверты.. Может быть, такие же… Только что не запечатанные талисманом: адресат был другим.

Художник-график Людмила Николаевна Шаталова, как всегда, появилась в бархатном рембрандтовском берете и, как всегда, с тяжело нагруженной книгами и конспектами сумкой. Сбросила с плеча сумку и, не ожидая, пока мы удобно сядем к столу, произнесла:

— Поражена тем, что удалось увидеть на рисунке к «Вадиму».

Я понял: она вновь вернулась к исследованию рисунка на обложке юношеского романа Лермонтова. Этот лист буквально испещрен портретами, фигурами, всадниками, жанровыми сценами.

— Исповедь Лермонтова, — констатировала Людмила Николаевна. — Прежде всего это дневник поэта, а не отвлеченные наброски. Для чего бы он их делал?

Наконец мы сели, и перед нами на столе выложенные Шаталовой из сумки фрагменты листа Лермонтова. Изображения отдельных штрихов и пятен, часто едва приметных. В отношении одних, едва приметных, Людмила Николаевна говорит:

— Кандалы.

— Кандалы?

— Рядом император Николай I и его сановники. Лермонтову надо было скрыть от посторонних глаз все, что хотелось сказать, все, что накопилось за годы, особенно после гибели Пушкина.

— Но ведь принято считать, что рисунок выполнен в тридцать втором или в тридцать четвертом году. Ни царь, ни его сановники еще не занимались Лермонтовым. Он всего лишь незаметный юнкер, ну, будущий корнет.

— Что касается обложки к «Вадиму», то все не так, — возражает Шаталова. — Обложка к «Вадиму» была срезана. — И добавляет: — Срезана ножом. Остался только титульный лист. Понимаете? Многолетний графический дневник, шифрованная миниграфика. Бывают картины совсем небольшие, но сколько в них вмещено поразительно точных деталей. Так и у Лермонтова. Лист весь состоит из точных реалий. Типичная миниграфика. Каждый штрих, каждая точка несут глубокий смысл, я уверена. — Людмила Николаевна перебрала пальцами тяжелые из керамики бусы. Немного успокоилась. Вновь перебрала бусы, как четки. Они оригинальны — низка вокруг шеи, и от низки спускаются две керамические косички. Я молчал. Всегда предпочитаю слушать Людмилу Николаевну молча. Она увлекает убежденностью, желанием быть понятой.

— Исповедь Лермонтова на одном листе! — И, не ожидая от меня никаких возражений, сказала: — Вы же помните — все лица, изображенные мною…

— …взяты с природы.

— С природы. На одном листе не досужие вымыслы, а взятые с природы лица, вся природа лиц, окружавших Лермонтова. Все тот же утаенный дневник за много лет, в едином виде. Здесь все они вокруг него.

— Кто же?

— Царь, как я вам уже сказала, министры, «стоящие у трона», Бенкендорф, Дубельт, Нессельроде. — И, как всегда при наших встречах, Людмила Николаевна быстро начала водить по рисункам — на этот раз ей под руку попался маленький, в виде сабли, нож-разрезалка. Концом сабельки Людмила Николаевна очерчивала мне изображения Николая, Бенкендорфа, Дубельта, Нессельроде.

— Угадываете их? Вот они для сравнения.

Быстро раскинула, как колоду карт, иконографические портреты императора, шефа жандармов, его помощника и министра иностранных дел. Я сравнивал — действительно они. Николай — он слева на лермонтовском листе, с самого края, — овал лица, усы, бакенбарды, взгляд ледяной. Все укрупнено.

— Голова не дорисована, — обращает мое внимание Шаталова. — Дубельт — он справа от Николая, чуть ниже, почти вплотную. Совсем маленький рисунок, но поглядите, как четко выделено ухо. Всеслышащее ухо!