Михаил Коршунов - Мальчишник

Я достаю лупу. Смотрю на рисунок в лупу.

— Вокруг Дубельта — конница. Корпус жандармов.

Дубельт тоже похож. И четко выделено ухо. Изображен в окружении скачущих жандармов. Меня поражает, как Людмила Николаевна все это подводит к итогу, к заключению.

— Повыше как бы усеченной головы императора группа лиц и рядом правее — Лермонтов. Взгляните повнимательнее, сейчас покажу. У меня есть увеличение этого фрагмента. Обратите внимание на выражение лица Лермонтова.

Людмила Николаевна предлагает мне еще более укрупненную часть рисунка. На лице Лермонтова протест, душевная боль, гнев, презрение. Я смотрел на Лермонтова: из каких таких недосягаемых высот, он был заброшен к нам на землю?.. Его песни.

— А над ним, почти нависает, профиль Бенкендорфа. Опять тождество. Вправо от Лермонтова — пятно. Как будто бы пятно крови…

Я киваю. Соглашаюсь. Действительно, как будто бы на рисунок упала капля крови.

— Ведь Пушкин, будучи на пятнадцать лет старше, мог рисовать своих друзей декабристов, а Лермонтов — только общих врагов. Может быть, это кровавое пятно — символ казненных декабристов. Так Лермонтов выразил их гибель. А может быть, предчувствовал уже свою судьбу.

И я теперь, не отрываясь, смотрел на пятно, которое было по самому центру листа. Оно как бы центр всей миниграфики, в нем притягательная сила, как бы заключительная, итоговая.

— Дантеса вы не пробовали отыскать?

— Пробую. Он обязательно незримо с «надменными потомками» заодно. И все враги Пушкина. Серьезную работу над листом я только начала. Вот посмотрите, слева, в самом низу, Наталья Иванова и Анна Столыпина, родственница поэта. Голова Ивановой повернута, в руке у нее, похоже, платок. Ниже платка, если рисунок повернуть, четкие две буквы. Поверните рисунок. Нет, совсем переверните. Я перевернул.

— Возьмите вашу лупу.

Я взял. Первая буква «Н» — она побольше. Вторая «Фита» — она поменьше. «НѲ» — Наталья Федоровна. Наташа… с берегов реки Клязьмы. «Ты изменила — бог с тобою!.. Будь счастлива несчастием моим…»

Анна Столыпина, Анна Григорьевна Столыпина, потом в замужестве Философова. На акварели Гау у нее черные, красиво уложенные волосы, открытые плечи, никаких украшений. Это к ней обращены строки юноши Лермонтова, он был на год старше ее:

В автографе этого стихотворения «Дереву» имеется, сделанная рукой Лермонтова, запись: «М о е з а в е щ а н и е (про дерево, где я сидел с А. С.). Схороните меня под этим сухим деревом… я любил под ним и слышал волшебное слово: люблю… положите камень; и пускай на нем ничего не будет написано, если одного имени моего не довольно будет доставить ему бессмертие!..»

В Пятигорске и положат камень на его могилу и напишут: «Михаілъ».

— А с другой стороны от Н. Ф. И. Варенька Лопухина. Поникла головой, опустила руки. Чувствуется, что будет несчастна, а сил противиться несчастью нет.

И я видел все это вместе с Шаталовой: печальную без сил Вареньку, Варвару Александровну Лопухину-Бахметеву… Когда уже и тени не было от прежней «восхитительной», по выражению Акима Шан-Гирея, Вареньки. А была она уже бледная, худая, измученная, какой она и будет уже после гибели Лермонтова, пытающаяся сохранить последние рукописи и рисунки поэта, еще не уничтоженные мужем. И когда теплая заступница мира холодного, к которой обращался Лермонтов в своей молитве и просил за Вареньку, уже послала к ложу печальному лучшего ангела, чтобы восприять душу прекрасную.

И все это я видел и чувствовал, о чем говорила Людмила Николаевна, что она показывала на Вадимовом листе. Последняя встреча, последнее свидание, прощание любви.

— Есть и Монго, — продолжала Шаталова. — Его много раз рисовал Лермонтов. Вот он, внизу листа, с резко вытянутой правой рукой, в левой — цилиндр. «Флегматик с бурыми усами», «актрис коварных обожатель».

— Вы по-прежнему резко настроены к Алексею Столыпину?

Людмила Николаевна задумалась:

— Он типичный продукт времени. Так будет точнее.

Мы тихо сидим за столом при раскрытом альбоме — рисунки Лермонтова (по которому работала и Шаталова), с разложенными фотокопиями портретов императора и сановников, с увеличениями отдельных фрагментов «Исповеди». Молчим.

— Вы с Викой одни из первых, кому я показываю пробу расшифровки.

— Расшифровка у вас почти готова.

— Что вы! — будто пугается Людмила Николаевна. — Все еще надо перепроверить самым тщательным образом. Вообще на Вадимовом листе более ста лиц! — Она помолчала. — Сегодня я торопилась сюда…

— На Молчановку?

— Да. Жизнь многих героев этого листа началась здесь. Родственный круг поэта. Очень хотелось сегодня побывать на Молчановке у Михаила Юрьевича. Навестить его.

— Иногда смотрительницы по вечерам слышат его шаги… — сказал я. — Им хочется слышать, и они слышат.

— Я никогда не шучу над этим, — сказала Шаталова.

— Я тоже. Это их волшебство, а это ваше, — показал я на лист «утаенного дневника».

— Они слышат, а я вижу, — ответила Людмила Николаевна. — Заказала фотографу максимальное увеличение листа лермонтовской «Исповеди», чтобы люди легко увидели бы все сами. «К нам Лермонтов сходит, презрев времена». Это Маяковский. Может быть, так назову работу над этим великим листом Михаила Юрьевича.

Я кивнул — хорошее название. Людмила Николаевна подошла к нашему окну. Наступали сумерки. Скоро зажгутся и три окна в лермонтовском мезонине, в доме на Молчановке среди шумных огней самого центра Москвы. Много лет свет в кабинете Лермонтова неизменно зажигала смотрительница Ольга Павловна, которая мне однажды рассказала, что 15 октября — в день рождения поэта — опять приходила девушка, которая приносит гвоздики. На этот раз принесла георгины. Попросила теперь поместить цветы в вазу. Ольга Павловна поместила. «Вы не спросили, кто она все-таки?» — «Студентка».

Людмила Николаевна, когда бывает в кабинете у Лермонтова, долго стоит у его столика для рисования. Может быть, в один из таких дней она догадалась, как надо прочитывать, разгадывать рисунки МишЫньки, которые он впервые и начал «загадывать» в этой комнате.

Через полгода мы с Викой были на выставке в Сокольниках, в библиотеке имени Лермонтова, где художник-график Людмила Николаевна Шаталова демонстрировала увеличенный в четыре с половиной раза «Вадимов лист» — шифрованную миниграфику Лермонтова. Все, что прежде разглядывалось часто при помощи лупы, приобрело теперь вполне зримый эффект: Николай I, его сановники, Алексей Столыпин, Анна Столыпина, Варенька и «НѲ». Появились новые расшифровки. Появилось и объяснение рисунка, расположенного почти посредине верхнего края листа: отец поэта Юрий Петрович Лермонтов. Нарисован рельефно, с густыми бакенбардами, наклонил голову и сверху как бы взирает на все происходящее внизу вокруг его сына.