Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Я — русский парашютист. Имею, помимо прочих заданий, ликвидацию вас лично. Но, как уже сказано раньше, рассудил иначе.

Полковник на мгновение замолчал, тупо глядя перед собой. Было видно, как он старается привести в порядок нахлынувшие на него эмоции.

— Почему выбор пал именно на меня?

— Вы входите в число наиболее опасных для Москвы людей.

— Так считаете вы?

— Так оценивают вас военные и политики в Москве.

— А почему вы решили перейти на нашу сторону?

— Я перешел на свою сторону. Я немец, мать моя немка, родом из Саксонии.

— Значит, немецкий язык оттуда.

— Совершенно верно.

— А откуда вы взяли тему о гневе моего начальства?

— Извините, господин полковник, но ваше начальство не проявляет особой конспиративности, находясь на занятой территории. Это известный синдром победителя. Тут ничего не поделаешь.

— То есть?

— С момента приземления и до вчерашнего дня я прослушал достаточно много переговоров, звучавших в местном эфире. И это с помощью обычного приемника. Поверьте, благодаря ему я мог бы скрываться от преследования еще долгие месяцы, а то и годы.

— Предположим, — нехотя согласился полковник. — Ну уж если вы действительно «оттуда», то должны быть в курсе, какое представление сложилось там, у вас, о нашем командовании и об отдельных его частях, в особенности после нашей попытки «сходу» взять Москву.

— Полное представление, в том числе и о вас лично.

— Обо мне? Откуда?

— От людей, проходивших подготовку под вашим личным руководством и позже заброшенных в российскую глубинку.

— Вы хотите сказать, что они были перевербованы.

— Нет. Они не перевербованы, а арестованы и дали подробные показания на всех, с кем имели дело.

— Интересно.

— По этим материалам был составлен список немецких руководителей, наиболее опасных для Советской власти. В том числе, и по псковской группировке.

— Моя фамилия, естественно, стоит в этом списке, не так ли?

— Нет, не так, — жестко отрезал Северов.

— А как?

Северов, словно опытный режиссер, знающий цену осознанного молчания на сцене, несколько затянул паузу.

— Простите, нельзя ли немного воды?

— Что-о? Воды? — не сразу понял полковник. — Ах, воды!

Он взял сифон с газированной водой, наполнил стакан на три четверти и поставил на стол.

Опустошая стакан, Северов с высоты запрокинутой головы увидел напряженное лицо полковника.

— Вы не вошли в список, вы возглавили его. По крайней мере по северной группировке.

Полковник оттолкнулся обеими руками от стола, упал на спинку кресла и на мгновение закрыл глаза. Приятные мгновения проходят быстро.

— Так-так… Ну и что дальше?

— А дальше я намереваюсь выполнять ваши указания.

— Что ж, это похвально. — Он отбарабанил на столе какую-то одному ему известную мелодию. — В таком случае вам сейчас предоставят комнату, дадут бумагу, и вы изложите слово в слово всю эпопею с начала до конца. С биографическими и прочими подробностями! Так, как вы рассказывали мне. Упомяните об оценках, которые дают в Москве нашим службам и их руководителям. В том числе обязательно и подробно все, что касается меня лично. Вы меня поняли?

— Так точно, господин полковник, — Северов впервые отрапортовал немецкому офицеру и сделал это, судя по всему, вполне грамотно, ибо это не вызвало никакой реакции.

Жизнь на первом этаже шла своим чередом. Люди в штатском, но с военной выправкой и в форме различных родов войск, появлялись в холле, иногда бросая несколько малозначительных слов сидевшему за столом дежурному, и исчезали в просторах здания.

Даже из мимолетного наблюдения за происходящим становилось очевидным, что в отличие от армии ни форма, ни даже знаки отличия не играли здесь решающей роли. Предпочтение отдавалось содержанию.

Северову выделили небольшую, но весьма уютную комнату. Единственное окно выходило в одичавший от неухоженности сад. Мебельный гарнитур — сборный. Большой диван с миниатюрной монограммой производителя на польском языке, стол массивный, с резными ножками под стать немецкому, хоть и сделан в Чехии. Стулья с изящно гнутыми деревянными спинками — из Вены.

Лейтенант, сумевший уловить, что отношения между начальством и этим человеком весьма непростые, был на сей раз хоть и сдержан, но вежлив.

— Пожалуйста, ваш рабочий кабинет. — Тут же на столе появилась пачка желтоватой бумаги, массивная стеклянная чернильница и ручка.

С первых же строк Северов знал, что трудиться ему предстоит недолго. Ему надо было не сочинять, а лишь вспоминать уже однажды сочиненное и многократно переписанное. Во всем, что касалось отработки письменной легенды, Григорий был неумолим. «Легенда должна на 99 процентов соответствовать правде, скрывается только цель». Он шесть раз поправлял написанное и в очередной раз переделанное.

Сейчас Северову предстояло в седьмой раз изложить отредактированный Григорием текст. И это было совсем не сложно. Память работала безупречно. Прошло не более сорока минут, а на бумаге была уже почти половина добросовестно восстановленного по памяти текста.

Стоп! Так быстро создаются только заученные наизусть экспромты.

Он перевернул исписанные страницы, отложил их в сторону, поднялся, подошел к окну. Молодой парень, слегка прикрывшись плодовым кустом, внимательно наблюдал за окном. И опять тот же навязчивый вывод: немцы, неизменно дисциплинированные в части исполнения приказов, инструкций и тому подобного, теперь вдруг позволяют себе неряшливость в выполнении долга.

«Победа способствует беспечности».

То ли заметив в окне движение, то ли просто от скуки, наблюдатель сменил позу и повернулся спиной к окну. Северов оценил невежливость по достоинству и вернулся к столу.

Через час биографические воспоминания в полном объеме были преданы бумаге. Прежде его школьные сочинения на немецком проверяла мать, особое внимание обращавшая на орфографию и чистописание. Русские тексты контролировал отец, которого интересовало исключительно содержание. «Великий Чехов писал с ошибками, но как писал!» — поднимал он многозначительно указательный палец.

Северов сложил исписанные листы вдвое и надписал на чистой стороне: «Для господина Гофмайера. Лично». Затем вышел в холл, положил написанное на стол дежурному, вернулся в комнату и сел на прежнее место.

Минут через сорок дверь без стука открылась, и в комнату вошла молодая особа, во внешности которой начисто отсутствовали какие-либо признаки женской индивидуальности. Она поставила на стол поднос с тарелкой горохового супа, на поверхности которого виновато проглядывала наполовину затонувшая сосиска. Традиционный гуляш распространял по комнате такой приятный запах, что голодный Северов невольно поблагодарил девицу за доставленное удовольствие. В ответ она бросила в его сторону такой взгляд, будто он позволил себе сделать ей какое-то скабрезное предложение.