Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Хозяин наш бывший абверовец. В самом начале войны, еще во Франции, был сильно контужен разорвавшимся поблизости снарядом. С трудом выкарабкался. К сожалению, не без последствий. И тем не менее ему повезло.

Наш шеф, адмирал, под началом которого он ходил в двадцатых годах, помог ему открыть вот это заведение, и он трогательно чтит всех бывших и настоящих абверовцев, навещающих его.

Действительно, хозяин с неподдельной радостью встретил гостей, усадил их за столик у окна с видом на парк. А сам, не проявляя навязчивости, тактично удалился.

— Желаю приятного и полезного общения! Если что — я рядом.

В пивной было пусто. Лишь два пожилых ветерана уже давно забытой бесславной войны так горячо обсуждали ее итоги, что любой, кто пожелал вслушаться в суть их диалога, невольно позавидовал бы если не нерастраченному темпераменту, то, по крайней мере, свежести памяти.

— Я не случайно, минуя дом, привел тебя сюда, чтобы подготовить к событиям, здесь происходящим.

— Мне показалось…

— Вот-вот, — перебил Шниттке, — я и говорю, у вас там на фронте кожа задубела, и вы живете не тем, что есть, а тем, что вам кажется!

Подошла молодая девица в альпийском фольклорном костюме, в белоснежном переднике с цветочками, и, не спеша поставила на стол горчицу, две кружки пива и поднос с кренделями, усыпанными, словно бриллиантами, крупными кристаллами соли.

— Ни разу не видел здесь такой красотки! — воскликнул Шниттке.

— Видели, да не замечали, — кокетливо ответила девица.

С этими словами она повернулась и пошла прочь, аппетитно жонглируя округлыми ягодицами. Шниттке проводил ее восторженным взглядом.

— Так на чем мы остановились? — переход от возвышенного к прозе давался ему теперь нелегко. — Ах, да… Для начала скажу тебе, что здесь — единственное место в Берлине, где мы можем говорить, не рискуя быть подслушанными третьим лицом.

— А третий кто?

— Главный управляющий службы имперской безопасности Рейнхард Гейдрих.

— Но насколько я знаю, адмирал был первым учителем морского кадета Гейдриха. А позже они даже дружили.

— Верно. Адмирал любит повторять: «Избавь меня от неверных друзей, а от врагов я избавлюсь сам». И стал жертвой своих проповедей.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя вызвали, чтобы сообщить об отставке твоего любимого шефа, адмирала Канариса. И это сделает на совещании завтра назначенный руководителем абвера его бывший заместитель Бюркнер.

— Ты с ума сошел? — Гофмайер вынул носовой платок и вытер со лба капельки пота.

— Если да, то только вместе с теми, кто затеял эту грандиозную интригу против адмирала.

— И кто же именно?

Шниттке задумчиво посмотрел через окно в сад, где хозяин и два работника занимались обрезкой кустарника.

— Гейдрих каким-то образом проник в нашу агентурную картотеку и установил, что мы активно используем евреев в качестве агентов. Естественно, он показал добытые материалы Гиммлеру, который тут же положил их на стол Гитлеру. Расчет оправдал себя.

— Да уж, могу себе представить.

— Нет, не можешь. По рассказу очевидца, фюрера охватило настоящее безумие. Он вызвал главкома Кейтеля, топал ногами, кричал и в заключение потребовал немедленного освобождения адмирала от должности.

Кейтель, заслуженный генерал, был настолько подавлен всем происходившим, что не произнес ни слова. А вернувшись к себе, немедленно подписал приказ о назначении шефом абвера Бюркнера и об откомандировании Канариса на действующий флот.

— На этом закончилась и моя карьера. Теперь и меня откомандируют. — Гофмайер обхватил голову обеими руками.

— Куда? Дальше фронта уже некуда.

— Не скажи. Как говорит один опытный штабист, «Для нас, высшего командования, существуют три вида фронтовой службы: с теплым туалетом, холодным либо вовсе без». Иными словами — в продувное поле.

Воспоминание о прозе фронтового быта навело на грустные мысли.

— Послушай, дорогой мой провидец, отвези меня поскорее домой. По твоим предсказаниям, с завтрашнего дня у меня начнется новая жизнь. Хочу побыть в семейном кругу хоть немного еще при старой, более счастливой.

Последующие события полностью подтвердили предсказания Шниттке.

Когда Гофмайер на следующее утро подошел к пятиэтажному зданию на берегу канала Тирпицуфер, оно впервые показалось ему мрачно-серым, лишенных каких-либо радостных цветов. Гигантских размеров дверь выглядела непосильно тяжелой. Преодолев две ступеньки и еще не взявшись за ручку двери, он оглянулся.

Небольшое пестро раскрашенное судно, казалось, с трудом протискивалось в узкое горло канала. Собравшиеся на верхней палубе подростки, одетые в форму гитлеровской молодежи, дружно пели, придавая особое внимание не столько красоте, сколько громкости издаваемых звуков. В такт знакомой мелодии Гофмайер рванул ручку двери, которая неожиданно легко поддалась.

В помещении царила тишина. Весь личный состав Центрального управления абвера собрался в актовом зале. Пока Гофмайер шел по опустевшему коридору, неизвестно откуда появился Шниттке. Едва поравнявшись с Гофмайером, он буквально выстрелил в него обойму самой свежей информации.

Утром фюрер позвонил Кейтелю и приказал проводы адмирала провести на предельно скромном уровне, как он выразился, «без фанфар».

Актовый зал был заполнен до отказа. Войдя в зал, Гофмайер попытался отыскать глазами свободное место, как вдруг все вокруг поднялись, приветствуя малознакомого заместителя руководителя абвера — Бюркнера.

Не дав команды садиться, генштабист унылым голосом зачитал приказ главкома вооруженных сил Кейтеля о назначении руководителем абвера Бюркнера. После чего удалились, оставив собравшихся в полном недоумении.

День был на исходе, когда Гофмайер зашел к Шниттке. Тот давно переосмыслил происшедшее и думал уже о будущем. Он прошелся по кабинетам и попытался поговорить с сослуживцами. Однако все, будучи в подавленном состоянии, лишь разводили руками.

— Пришло дополнение к тому несуразному приказу. Адмирал направляется на действующий флот. Фюрер сказал: «Пусть плавает подальше от берегов Германии, ближе к жидам. Вместо того, чтобы распространять здесь запах чеснока».

— Насколько я знаю, фюрер — последовательный вегетарианец, а чеснок ведь овощ.

— Запах которого фюрер не переносит.

Потекли долгие странные дни неопределенности и безделья.

Офицеры прославленной военной разведки Германии слонялись без дела из кабинета в кабинет, вяло перетаскивая за собой весьма странные слухи и догадки. О делах никто и не вспоминал.

В обстановке такой неопределенности Гофмайер решил задержаться в Берлине, насколько позволяли обстоятельства, и не ошибся.