Сергей Карпенко - Врангель. Последний главком

С укоризной глянул из-под кустистых бровей на двух женщин. Которая из них баронесса, не разобрал: обе в тёмно-синих платьях, белых фартуках и косынках сестёр милосердия, обе спали с лица.

А быть может, и не их в том вина. А тех вон двух осанистых господ в белых халатах, что встали поодаль, у самой двери, не приложившись к его руке... Известное дело: многие врачи не веруют в Бога, а потому до последнего возражают против приглашения священника к одру пациента. Ибо пребывают в заблуждении, что его явление может ухудшить состояние болящего и помешать лечению. Не ведают, грешники, что творят... Ведь священник несёт не весть о приближающейся смерти, а спасающую Божественную благодать, врачующую немощи и очищающую грехи, которые служат причиною болезней. И несёт упование на всесильную помощь Бога, которая для поддержания жизни имеет гораздо более значения, чем искусство врачей. Часто притом весьма сомнительного свойства искусство...

Так что иного выбора и нет, кроме как прибегнуть к «глухой» исповеди: прочитать над умирающим одну разрешительную молитву и затем предать его воле и суду Божию... Хотя нет, утешил себя, и большой беды в том, что душа его, готовящаяся перейти в загробный мир, не дождалась благодати, преподаваемой в Святых Тайнах. Ибо отдавший жизнь в борьбе против врагов веры Христовой получит прощение Божие, каких бы греховных стремлений и увлечений он не сделался данником по слабости своей человеческой...

Гаркуша, быстро принеся медную лампадку и поставив её перед иконой, уже чиркал отсыревшими спичками. Забывшись, Ушинский двинулся к нему — перехватить руку, — но вовремя одёрнул себя: хоть и вреден чад для лёгких больного, но сейчас не он устанавливает порядки в этой комнате.

Оранжевый язычок робко затеплился под тёмным ликом Богородицы.

Пока батюшка доставал из сумки свёрнутую епитрахиль, все вышли. Надев и оправив её, начал скороговоркой:

— Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Пётр, вся согрешения твоя… — и запнулся: глаза умирающего открылись...

...Чету Юзефовичей и профессоров Ольга Михайловна пригласила пока переждать в её комнате. А Гаркуша пошлёпал вниз — к тихо задребезжавшему телефону.

Послушав, не сразу нацепил трубку на вилку. Следовало подняться и доложить начальнику штаба, но не мог: подступившие слёзы прожигали глаза изнутри. Сцепил челюсти до боли в крепких зубах... Дежурный офицер сообщил: пришла телеграмма с приказанием главнокомандующего покрыть все расходы на лечение генерала Врангеля из ассигнований, отпускаемых на содержание штаба армии... Вот была бы радость! Потому как от жалованья Петра Николаевича последние романовские пятёрки и десятки остались. А теперь? Только и пригодятся казённые, что на отпущение грехов, отпевание и похороны... Да где же твоя справедливость, Господи?..

Молитва затягивалась. Ушинский, встревожившись, вышел в коридор. Плотно закрытая дверь не пропускала ни единого звука.

Уже выходили за ним остальные, когда дверь открылась и представший перед ними батюшка объявил тихо и торжественно:

— Раб Божий Пётр пришёл в себя и в полном сознании был исповедан и разрешён от грехов. Прошу всех зайти...

Профессора быстро перекинулись тревожными взглядами: осознание происходящего может стать последним ударом для сердца, надорванного борьбой с инфекцией. Ушинский от порога шагнул было к койке, но и тут вовремя одёрнул себя...

Полуприкрытые глаза больного смотрели осмысленно и спокойно. Медленно обведя вошедших, остановились на Ольге Михайловне. Губы дрогнули, и по ним лёгкой тенью скользнула полуулыбка. Кому-то она показалась извинительной, кому-то ободряющей...

Батюшка же, не теряя времени — сознание умирающего в любую минуту может снова помрачиться, — готовился к причащению запасными Святыми Дарами: затянул шнурками поручи, извлёк из сумки и расстелил на ночном столике вышитый покровец, поставил на него деревянную дароносицу, рядом — латунный потир...

Сноровистые руки всё сделали быстро, и замершую комнату наполнил его низкий проникновенный голос:

— Причащается раб Божий Пётр честнаго и святаго тела и крове Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа... — Едва разлепившиеся губы приняли с посеребрённой лжицы кусочки просфоры, размоченные в сильно разбавленном водой кагоре, — ...во оставление грехов своих и в жизнь вечную...

С последним словом молитвы веки умирающего сомкнулись...

От денег батюшка отказался.

На прощание его тёмные кустистые брови победно вскинулись в сторону профессоров. Их мрачный вид истолковал по-своему: сокрушило-таки безбожников превосходство целительной силы Святых Тайн над медицинскими средствами. И ошибся: оба, не обсуждая вслух, припоминали теперь частые в их практике случаи, когда тяжелобольные приходили в сознание, снова будто бы все понимали и связно говорили, но следовало за этим не выздоровление, а скорая — часа через два или три — смерть.

Батюшка же, выйдя за калитку, поспешно достал из сумки тёмно-зелёный шкалик с уксусом, выкрутил тугую пробку и, презрев любопытство часовых, шофёра и Гаркуши, несущего следом икону, приложился к горлышку. Тщательно выполоскал рот, сплюнул в мокрую пожухшую траву под оградой и, подобрав полу рясы, с опаской шагнул на широкую подножку «Руссо-Балта»...

Уличные фонари погасли, и сырая тьма подступила к самому дому.

Наступающая ночь, судя по быстро выползающим из парка белёсым клубам тумана, обещала быть сырее прошедшей.

Закрыв окно и балконную дверь — так же бесшумно, как она проделывала это все минувшие десять суток, — Вера Михайловна осторожно сняла с умирающего ватное одеяло. Отнесла в ванную комнату: пригодится ещё или нет, но пора уже везти на дезинфекцию. Вернувшись, взяла с ночного столика серебряные карманные часы мужа. Стрелки показывали начало шестого. Время мерить температуру.

Встряхнув градусник и надев перчатки, отвернула край верблюжьего одеяла, чуть приподняла, взяв за локоть, безжизненную руку и вложила его под мышку. Пальцы, одетые в резину, не почувствовали, но глаза, хоть и слипались, перемену заметили: волосы и кожа повлажнели... Легко стянув перчатку, тыльной стороной ладони коснулась лба: покрыт едва ощутимой испариной. Хотя и пышет жаром по-прежнему... Или уже не так?..

Еле дотерпела, пока прошло пять минут: верхний столбик ртути остановился на 39,3°С. Растерялась от неожиданности: встряхнуть посильнее и померить вторично или скорее звать профессоров? Или будить Ольгу Михайловну?..

...Сразу после причастия сознание командующего снова помрачилось. Уже не метался — обессилел совершенно. Но бред перешёл в крики: беспрерывно извергались команды, имена, ругань...