Сергей Карпенко - Врангель. Последний главком

Тут же нашлись и знакомцы, и даже дальняя родня...

У многих корниловцев и екатеринодарцев потеплело на душе: более полутора тысяч своих перешли, влились в родное войско! Целых два полка!

Лишь самые злые рубаки досадовали: почитай, вовсе и не было никакого боя, раз клинкам работы не нашлось, зря только обнажали их... Но сердца их быстро смягчились: сдавшиеся, богато снабжённые винтовочными патронами и пачками табака, щедро раздавали их победителям. Об одном осталось жалеть: обозов при них не оказалось...

...Ждал Врангель, ждал, уже устал ждать, и потому ожидаемое случилось как-то вдруг.

Гребень, побагровевший в лучах заходящего солнца, ожил: засуетились, забегали чёрные точки и вскоре покрыли весь склон, дружно устремившись к вершине. Будто пришёл в движение разворошённый муравейник.

— Беглый огонь! — выкрикнул торопливо.

Офицер-телефонист резко крутанул рукоятку полевого аппарата и дважды прокричал его приказ в слуховую трубку.

Над гребнем засверкали огненно-розоватые разрывы шрапнели. Дымные комки быстро относило к югу.

— В атаку!

Верхом, поднимая фонтаны брызг, кинулись казаки в мутную воду. Ветер погнал по долине крики, плеск, фырканье, ржание... Щебнистое дно лошадей с конниками держало прочно. Красные уже скрывались за гребнем, не сделав ни единого выстрела.

На одном дыхании достигая правого берега, сотни живо разворачивались в лаву и намётом устремлялись к гребню. Батареи прекратили огонь. Спустя несколько минут казаки, ведя коней в поводу, поднимались по просёлку на опустевший гребень. Многие проворно карабкались по самым пологим из тропинок.

Откуда-то с востока донёсся слабый орудийный гул: все силы отдал на борьбу с ветром и едва перелетел через Уруп. Врангель напряг слух... Вот ещё. Никаких сомнений: наступает Науменко.

Всё острее терзало желание и самому переправиться... Плеть нетерпеливо похлёстывала по мягкому чувяку. Сапоги со шпорами отныне — и Бог весть как надолго — уложены в чемодан. Как и бриджи с мундиром. И фуражка... Жалость какая, холод этот чёртов всё испортил: налетел из Совдепии и заставил поверх новой черкески надеть бурку. А то бы в самый раз покрасоваться перед казаками в обнове. Хороша чертовски! Сидит на удивление ладно. И тёплая, как шинель. А присланные Олесей газыри с головками из белой эмали, точно под Георгиевский крест, и мягкие погоны — просто отличные...

Одновременно со шкворчащей глазуньей в столовой появилось донесение Науменко: на подступах к селу Успенскому красные сбиты, захвачены сотни пленных, десятки пулемётов и обозы, головной полк перерезал Владикавказскую железную дорогу.

Заторопившись в 1-ю бригаду, Врангель приказал подавать автомобиль. Глотал почти не жуя, остужая обожжённый язык молоком из погреба.

Но шофёр с помощником ни с того ни с сего заявили в один голос: мотор чихает и вообще требует серьёзного ремонта. Для убедительности открыли капот, какие-то железки отвинтили и разложили на замасленном куске брезента... Наплели все, заподозрил сразу, лишь бы опять не попасть на передовой в переплёт... Бездельники и трусы! Но время не терпит.

— Скажи там, чтоб седлали моего коня! — выкрикнул ожидающему у крыльца Гаркуше.

Едва начальник дивизии отошёл от «Руссо-Балта», шофёр и помощник облегчённо переглянулись за его спиной. Во-первых, переправа авто на плоту — дело рискованное, и генеральское понукание этого риска не убавит, а скорее наоборот. А во-вторых, сколько раз уже казаки переходили вброд речку, вели бой где-то там наверху, за гребнем, а к вечеру опять возвращались в Урупскую и Бесскорбную, везя на телегах убитых и раненых...

Лютый северный ветер не унимался, выстужая до смертного окоченения всё живое, что двигалось по высушенной им ровной грунтовой дороге между Урупской и Успенским. Яркое солнце, уже высоко поднявшееся в безоблачное и по-зимнему бледное небо, особых надежд на тепло не внушало.

Сопровождали Врангеля новый начальник штаба полковник Соколовский, прибывший среди ночи, Гаркуша, конвой и взвод ординарцев. Не проехали рысью и четверти двадцативёрстного пути, как повстречали несущегося намётом ординарца от Науменко: Успенское взято и по захваченному в целости деревянному мосту Корниловский конный полк уже переправляется на правый берег Кубани...

Характер равнины за Урупом изменился: поднимаясь и переходя в Ставропольскую возвышенность, она начала волноваться. Всё чаще её перерезали балки, заросшие на дне камышом, коробили перевалы и курганы. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались нивы: серые — заброшенные и заглушённые бурьяном, жёлто-бурые — припорошённые пылью после августовской уборки хлеба, чёрные — недавно вспаханные под озимые...

К Урупской тянулись одна за другой телеги с крестьянскими семьями. Убоясь казачьей мести, покинули свои станицы и хутора, отступили с красными, а теперь, опамятовавшись, возвращались домой: дальше Кубани всё одно бежать некуда. На группу конных казачьих офицеров смотрели кто с робостью, кто с усталым равнодушием...

Чем ближе к Успенскому, тем чаще попадались пленные. С головы до ног белые: раздеты до исподнего и разуты до портянок. По виду, долгое время не выходили из боев: грязные, щёки и подбородки заросли щетиной, сосульками свисают свалявшиеся волосы.

Одни понуро брели босиком по окаменевшим от мороза обочинам, застывшие до посинения и понукаемые, как скот, конными казаками. Другие, обхватив себя руками, сидели плотными группами на краю черноземных полей, напоминая стаи отдыхающих чаек. Кому-то посчастливилось найти початок или голову подсолнуха...

Острый интерес подавил брезгливость, и Врангель пытливо вглядывался в их лица, тёмно-серые от измождения, голода и пыли, часто разукрашенные кровоподтёками. Не заметил ничего, кроме тупой покорности безжалостной судьбе... Но к этим судьба ещё оказалась милостива. А вон, у обочины, лежат в беспорядке зарубленные красноармейцы, тоже раздетые и разутые. Где-то с дюжину. Сторожевая застава, по видимости...

Навстречу спешили лазаретные линейки с ранеными. Немало, чёрт возьми... Линеек и сестёр милосердия прибавилось, с грехом пополам развернули летучку в дивизионный лазарет. А вот медикаментов и перевязочных средств — кот наплакал. Щиплют, ежели удаётся раздобыть, корпию. Нет — режут на бинты заношенное до дыр бельё. Спасибо, Олеся сумела на деньги, причитающиеся дивизии, хоть что-то купить в аптечных магазинах и передать с офицерами, возвратившимися из госпиталя. И ему на днях переслала, Кискиска любимая, градусник. Упрятал, бережно обернув в чистую портянку, в чемодан. Пусть ждёт следующей заразы. Избави Бог, конечно...