Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

Достаточно посмотреть на политическую карту мира сразу после Октябрьского рубежа и потом, в наши дни. На этой карте вырос лес красных флажков, территория социализма расширилась. Время идет недаром. Через кровь и пот, социальные обвалы и политические землетрясения, но идет же, и не назад, а вперед и в правильном направлении. И никакие изъяны нашей жизни не в силах бросить тень на идею, ради которой сражались, падали и вновь поднимались люди на баррикадах, во всех наших войнах, справедливых и святых.

Миллионы людей защищали Советскую власть с оружием в руках. Как это было? Сколько бы мы ни писали о том времени, а все мало. Оттуда, с тех Октябрьских дней, с гражданской войны идет история нашего государства и его вооруженной защиты. На том рубеже начиналась и советская литература.

Наши отцы пришли в этот мир, чтобы положить первые камни в основание Советского Союза. Ленинский «человек с ружьем» стал на охрану первых шагов революции. В гражданской войне — красные против белых всего мира — формировалась и крепла наша армия.

В стихотворении «Красные и белые» Симонов взволнованно излил чувства советского человека, столкнувшегося с социальным неравенством, с расовой ненавистью в США — с тем, что за океаном называют «черной проблемой».

С детства я помню белых, захвативших ненадолго мой родной Курск, помню улицы, оцепеневшие в безмолвии, ночные выстрелы и страшные слухи о расстрелах рабочих железнодорожных мастерских в Горелом лесу и зверствах в подвалах контрразведки. Помню острое чувство своей мальчишечьей веры в то, что братья, мои старшие братья, воюющие где-то там, за горизонтом, в шлемах с красными звездами, скоро придут и прогонят этих полупьяных надменных офицеров со стеками в руках.

Миллионы людей защищали Советскую власть, как родную мать. Помню день, когда Красная Армия, сломав вал деникинского наступления на Москву, вновь вступила в наш город. Но оркестры играли траурные марши. По главной улице двигались крестьянские дровни — сколько их было, тридцать, сорок? Они медленно везли тела людей, замученных контрразведкой. За каждой упряжкой шли женщины, матери и сестры, в монашески черных платках, с истерзанными лицами. Иные сидели прямо на похоронных дрогах, обняв распростертыми руками мертвых сыновей и братьев.

Вскоре, как всегда неожиданно, откуда-то из огня и грома, ночью свалился в дом брат Роман. Всего на сутки, проездом. С фронта на фронт. Какой была эта ночь — никогда не забуду. Мне разрешили не спать, остаться вместе со взрослыми, и до рассвета мы слушали рассказы брата, а мама сидела и тихо улыбалась сквозь слезы.

Спустя много лет я прочел у Алексея Толстого монолог конармейца Дмитрия Емельянова:

«Империалистическая война — позиционная, окопная, потому что в ней прорыва не было, умирали с тоской, — рассказывал он, расставив ноги посреди комнаты и вынув из ножен лезвие шашки. — Революция создала конную армию… Понятно вам! Конь — это стихия… Конный бой — революционный порыв… Вот у меня — одна шашка в руке, и я врубаюсь в пехотный строй, я лечу на пулеметное гнездо… Можно врагу вытерпеть этот мой вид? Нельзя. И он в панике бежит, я его рублю, у меня за спиной крылья… Знаете, что такое кавалерийский бой? Несется лава на лаву без выстрела… Гул… — Глаза его блистали как сталь…»

Я вспомнил Романа. Тогда, ночью, его серо-голубые глаза казались мне стальными.

Не любовь к опасностям и смертельным приключениям вела бойцов Красной Армии. Они ведь недавно поднялись из окопов той, чужой им войны. Новый строй не желал никаких вооруженных столкновений. Социализм хочет и может решать все свои проблемы в условиях мира. Социализму нужен мир. И именно поэтому нам и навязывали войны.

Шли годы. Я вырос и сам пошел на войну — она получила название Отечественной. И опять шел бой красных с белыми, на этот раз с белыми в обличье гитлеровского вермахта. Я видел, как горели их танки на южном фасе Курской дуги.

Эта война заслонила во мне картины прошлого — так я и не написал ничего путного о своих братьях-комиссарах, о той войне и той бессонной ночи в Курске.

История находит возможность напомнить брату о брате. В конце прошлого года в одиннадцатой книжке «Военно-исторического журнала» напечатана подборка документов «1-я Конная армия в разгроме Деникина». В предисловии очень кратко рассказана история этого легендарного кавалерийского формирования и, между прочим, указано, что 16 января оно было передано в состав Кавказского фронта.

В середине февраля 1920 года в ходе Егорлыкской операции Первая Конная армия, пройдя в лютый мороз по безлюдным заснеженным Сальским степям свыше ста пятидесяти километров, внезапным ударом на стыке Донской и Кубанской армий белых овладела важной станцией Торговая (Сальск).

Затем, взаимодействуя с 10-й армией и отдельной кавалерийской бригадой, она разбила конную группу генерала Павлова (десять — двенадцать тысяч сабель) и Кубанский пехотный корпус белых в районе станции Егорлыкская. Это привело к отступлению деникинцев на Новороссийск и ликвидации сопротивления на Дону и Кубани.

Вот документ:

«Из разведывательной сводки Полевого штаба Первой Конной армии в штаб Кавказского фронта».

Он подводит итог этой важнейшей операции гражданской войны и заканчивается так:

«В течение недели генерал Врангель производит эвакуацию семей офицеров за границу на пришедших в Новороссийск английских пароходах, что указывает на безнадежное положение белых».

Начоперодарм 1-й Конной Зотов. Военком Кривицкий».

Какой же это Кривицкий? Брат, я знаю, был комиссаром дивизии Первой Конной. А тут, по документу, — военком полевого штаба всей армии.

Публикация в «Военно-историческом журнале» подготовлена заместителем директора Центрального Государственного Архива Советской Армии В. Дроботом. Узнаю его телефон, звоню: так и так, не можете ли назвать имя и отчество Кривицкого?

— Подождите, — говорит, — документы еще у меня под рукой. — И после небольшого перерыва: — Какое имя и отчество вас интересуют?

— Роман Юрьевич.

— Так точно. Он самый.

Звоню вдове брата, Ларисе Лариной. Она уже, увы, немолода, и это самое меньшее, что можно сказать о ее возрасте. Но сейчас, не сомневайтесь, красивая женщина в свои восемьдесят лет. После обмена семейными новостями:

— Лара, — говорю, — что же это ни вы, ни я ничего не пишем о Романе?