Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

Воронцов снова на главном направлении. Преследуя отступающих французов, он командует летучим отрядом в армии Чичагова. Потом, уже за пределами отечества, в 1813 году дерется при Денневице, участвует в битве под Лейпцигом, в 1814 году в деле у Краона и, наконец, последние бои с неприятелем под самым Парижем.

Тогда-то, в окрестностях французской столицы, Батюшков и встретил Воронцова, которого называл не иначе как «славным воином».

Русская армия в Париже. И тут самое время вспомнить одно письмо. Послание отца сыну. Семена Романовича Воронцова — Михаилу Семеновичу. Русский посол в Англии был человеком нравным и совсем не робкого десятка. На этом посту у него были нелады еще с Екатериной II. Павел сначала его возвысил необычайно, осыпал милостями, потом подверг опале, лишил всех чинов. Александр I вернул ему монаршее благоволение и пользовался его советами.

Старик Воронцов не всегда бывал прав, но в главном его проницательность и дальновидность бесспорны. С 1796 года он представлял русскую державу в Англии, и основным событием его дипломатической деятельности, захватившей три десятилетия, было все-таки не что иное, как Отечественная война 1812 года.

Так о каком же письме идет речь? Оно было написано за три недели до переправы Наполеона через Неман и содержит поразительно ясное и волнующе точное предсказание не только исхода воины, но, что еще удивительнее, самого ее течения.

Семен Воронцов пишет сыну:

«Вся Европа ждет с раскрытыми глазами событий, которые должны разыграться между Двиной, Днепром и Вислой. Я боюсь только дипломатических и политических событий, потому что военных событий я нисколько не боюсь. Даже если начало военных операций было бы для нас неблагоприятным, то мы все можем выиграть, упорствуя в оборонительной войне и продолжая ее даже при вынужденном отступлении. Если враг будет нас преследовать, он погиб, ибо чем дальше он будет удаляться от своих продовольственных магазинов и складов оружия и чем больше он будет внедряться в страну без проходимых дорог, без припасов, которые можно будет у него отнять, окружая его армией казаков, том больше он будет доведен до самого жалкого положения и он кончит тем, что будет истреблен…»

После того как обозначилось общее отступление русских армий, старый граф пишет новое письмо сыну, несомненно, с расчетом укрепить дух русских военачальников: «пусть имеют терпение», «пусть не падают духом из-за нескольких поражений», «нужно иметь упорство и твердость Петра Великого».

Бесспорно, старый граф желал, чтобы сын как можно шире распространил содержание этих писем среди военных. Он хотел, чтобы его совет царю держаться крепко в не падать духом соответственно подкрепился бы всеобщим умонастроением русских военачальников и их воздействием на нерешительного венценосца в нужном смысле. Письма эти находятся в архивном фонде Воронцовых и, конечно, хорошо известны историкам.

Итак, три года (1815—1818) командовал наш герой русским экспедиционным корпусом во Франции. А дальше, через несколько лет начинается для меня уже другой Воронцов. И этого, менее известного мне в пору нашей редакционной викторины человека, пугавшего своими титулами и постами, Павленко знал лучше. Передаю ему слово:

— Другой Воронцов существует только в твоем воображении. Правда, это довольно надежное убежище, как блиндаж в четыре наката, — и Павленко смешно сморщил нос гармошечкой. — Я не очень признаю крутые внутренние перемены в человеке, если они не вызваны чрезвычайными обстоятельствами. Просто ты его любишь за ум, мужество, решительность. Таким он оставался и в те времена, когда был царским наместником. Весь вопрос, куда они были направлены, эти качества. Вот Суворов, скажем, он только чудом не поймал Пугачева, а ведь гонялся за ним! Изловить «бунтовщика» удалось Михельсону. Но для обоих генералов, таких неодинаковых в своей человеческой сути, непохожих в отношении к солдату, подходе к обучению и воспитанию войск, одинаково священной была присяга государю и ненавистен мужик, поднявший оружие на самодержавную власть.

— Так точно! — поддержал я рассуждения друга.

— Тебе нравится военная биография Воронцова и его действительно блестящее Наставление… И тебе странно, отчего это в нашей литературе он не занял подобающего места… Да, пожалуй, имя генерала Неверовского звучит у нас чаще и громче. А его дивизия обороняла Семеновский овраг, не более чем на равных с воронцовской. Оттого это, думаю я, что Неверовский как был, так и остался героем той Отечественной войны, а имя Воронцова связано с самым наивысшим ареопагом царской администрации. И что же тут странного, что у нас развилась особая чувствительность к этому ее уровню? Вникаешь в слово «ареопаг»? — обидно заключил свою тираду Павленко.

— Вникаю, — униженно откликнулся я и мстительно добавил: — Но Воронцов в Новороссии и на Кавказе был повыше любого ареопага, поскольку царский рескрипт даровал ему «неограниченные полномочия».

— Где набрался? — миролюбиво спросил Петр. — Соответствует действительности! Надо сказать, что использовал он эти полномочия с толком, разумеется, в рамках монархического государства. Высокопоставленный и верный слуга феодального престола признавал необходимость шагов в сторону буржуазного развития России.

О многом шла речь в тот вечер. Павленко рассказывал с такими подробностями и в такой интонации, на какие не способен ни один справочник.

Накопленное из книг, но переплавленное заново, окрашенное собственным пониманием предмета, только и дает в конечном итоге личную марку рассказу. Разные детали той нашей беседы выходят за пределы повествования, да всего и не перескажешь. Несколько слов о главном.

Двадцать один год провел Воронцов на посту генерал-губернатора Новороссии и наместника Бессарабии. Он основал Черноморское пароходство, при нем было проложено первое шоссе на Южном берегу Крыма, заметно выросло торговое значение всего этого огромного края, стала подниматься промышленность. Тем временем граф ведет дипломатические переговоры с Турцией по спорным вопросам, а в 1828 году в период военных действий берет Варну.

Потом монарх обратил его к управлению кавказскими делами. В общей сложности Воронцов провел на юге Российской империи тридцать три года, олицетворяя там царскую власть.

Но и сама эта власть, передаваемая на расстоянии, приобретала подчас разные оттенки. Павленко говорил:

— Вот возьми Воронцова и Паскевича. Между прочим, оба и родились и умерли почти одновременно. Ровесники, а какие разные люди. Оба, как известно, были в свое время наместниками Кавказа…

Да, о Паскевиче я кое-что знал. И раньше всего то, что он был вполне заурядным военачальником. Не помню, чтобы отличился он в настоящих войнах. Был скорее «героем» карательных экспедиций. В Крымскую войну 1853—1856 годов командовал армией на Дунае. Его нераспорядительность и непонимание боевой обстановки привели к отступлению русских войск под Силистрией.