Стивен Прессфилд - Александр Великий. Дорога славы

Право же, в тот день я был счастливейшим из смертных, а глядя на блестевшую под луной вершину Олимпа, дерзко подумал о том, что столь сладостное чувство недоступно даже богам. Потом, один за другим, стали брать слово полководцы.

— Братья, — заявил Антигон Одноглазый, — честно признаюсь вам, что, когда Филипп умер, я в душе сомневался, придутся ли Александру по мерке отцовы солдатские доспехи. То, что храбростью, талантом и честолюбием боги Александра не обделили, стало ясно уже давно, но сможет ли столь молодой человек снискать уважение и преданность заслуженных полководцев и ветеранов армии его отца? Думаю, друзья мои, сегодня вечером ответ на этот вопрос стал очевиден для всех. В глазах нашего юного царя я вижу, что он чужд корысти и себялюбия и чтит добрую славу превыше любых наград. Позволю себе сказать о нём то, что было сказано гирканами о Кире Великом:

Снова и снова произносили командиры прочувствованные речи. Когда поднялся Счетовод, по его бородатому лицу струились слёзы.

— Воистину, о Александр, ты одарил меня счастьем превыше всяких мечтаний. Однако клянусь рукою Зевса: если ты дашь мне отпуск на время, достаточное, чтобы заронить семя во чрево возлюбленной и зачать наследника, я не стану предаваться праздности и утехам в новообретённых владениях, но, вооружившись, последую за тобой, куда бы ты ни повёл.

Следующим обратился ко мне мой доблестный Коэн.

— Веди нас в Сарды, в Вавилон и в сам Персеполь, — возгласил он. — Клянусь, Александр, я не успокоюсь, пока не узрю тебя восседающим на троне самого царя царей Персии!

Ты следишь за моим повествованием, Итан? Вижу, больше всего тебя увлекают «кровавые» истории. Ну что ж, двинемся на восток вместе с армией, выступающей из Македонии, переправляющейся через проливы, разделяющие Европу и Азию (в направлении, противоположном тому, каким сто пятьдесят лет назад осуществлял своё вторжение Ксеркс), и водружающей свой львиный стяг на земле, обладателем которой считает себя нынешний царь Персии, Дарий Третий. Где же он, мнящий себя Владыкой Востока? Узнав о том, что мы явились посчитаться за обиды, нанесённые его предками, он не осмелился выступить против нас лично, но поручил это своим подданным, сатрапам западных провинций, собравшим стотысячное конное и пешее войско и полагающим, что этого будет вполне достаточно, чтобы сбросить нас в море. В Зелее, в тени священной Трои, его полководцы осаждают так называемые Врата Азии. Впрочем, речь не о персах, а обо мне.

Должен сказать, что ближе всего к гибели (за исключением одного случая в Газе, когда в меня угодил дротик, пущенный из катапульты) я оказался именно в сражении при реке Граник. Персидский всадник по имени Резак нанёс мне спереди удар мечом, который, окажись он чуть сильнее, не только разрубил бы мне шлем, но и раскроил бы череп.

Основным оружием персидской конницы является дротик и акинак, нечто среднее между мечом и кинжалом, хотя в последнее время многие стали перенимать у нас обычай использовать длинное копьё. Что же касается избранной тысячи и «родственников», то эти отборные воины вооружены тяжёлыми мечами из дамасского булата, подобными тем, какими сражался сам Кир Великий. Этот длинный и прочный однолезвийный меч выковывается вместе с рукоятью из одного куска прочнейшей сирийской стали.

Удар Резака снёс верхнюю часть моего шлема вместе с украшенным перьями пустельги гребнем в то самое мгновение, когда моё копьё вошло в его грудь под правым соском. Железо ослабило удар, и, хотя я получил глубокий порез, который после боя пришлось зашивать, череп остался цел. В первый момент я не ощутил боли и понял, что ранен, лишь когда кровь из раны стала заливать мне глаза. Есть один секрет, очень полезный для любого раненого воина: если ты знаешь, что твоя рана несмертельна и не грозит тебе увечьем, постарайся воспринять её как предмет гордости и тщеславия. Для доблестного мужа полученная в честном бою рана есть отличие и награда.

К тому моменту мы уже лишились тридцати храбрейших «друзей» из отряда Сократа Рыжебородого, которые полегли под жесточайшим обстрелом, штурмуя крутые утёсы над переправой. Эти люди пали смертью храбрых, исполняя мой приказ, и их смерть, отзываясь в моём сердце, заставляла меня приветствовать любую боль, выпадавшую на мою долю.

Когда царь Македонии лично ведёт в атаку своих «друзей», по обе его стороны находятся воины столь высокой доблести и отваги, сидящие на столь могучих и прекрасно обученных скакунах, что нет на земле войск, способных отразить натиск этой единой, охваченной порывом общего вдохновения несокрушимой силы. В истории военного искусства нет ничего даже отдалённо напоминающего эту неистовую бурю, её просто не с чем сравнить. Клит Чёрный как-то сказал, что, устремляясь в атаку в составе ведущего клина, чувствовал себя так, словно находился на борту железного корабля, подхваченного могучим ветром и мчащегося вперёд, дабы обратить врага в прах всесокрушающим тараном.

Это неплохое описание, но в нём не учтён некий основной элемент, делающий, на мой взгляд, атаку «друзей» неотразимой. Я имею в виду жар дыхания, бурлящую энергию их неистового напора, имеющую не только механическую, но и внутреннюю природу. На полном скаку я чувствую запах чеснока, распространяемый скачущим слева Теламоном, а моя нога касается бока Резвого, коня Гефестиона, мчащегося справа. Я ощущаю бронзу его нагрудной пластины, и мне в ноздри бьёт запах взрываемой его копытами почвы. Буцефал подо мной разгорячён настолько, что поднимающийся из его ноздрей пар обжигает плоть. Его воля ощущается мною не как продолжение моей, но как сила, проистекающая из его собственного сердца. Для меня он не животное, а равный мне воин. Его воодушевление воспламеняет меня. Я подпитываюсь от него, так же как он подпитывается от меня. Буцефал любит такие мгновения. Это именно то, для чего он был рождён.

Когда наш передовой клин вспенивает воду над отмелью Граника и метательные копья врага со звуком, напоминающим треск рвущегося полотна, пролетают мимо наших ушей, мой конь и я испытываем общий для нас обоих экстаз, суть которого в том, чтобы отдаться судьбе. Когда копыта Буцефала ударяются о донный песок и гравий, сотрясение передаётся мне и воспринимается всем моим телом. Направляя его лёгким наклоном тела вперёд, я ощущаю импульс, идущий от его задних копыт, чувствую, как сжимается и растягивается его хребет. Мощь этого движения такова, что кажется, будто я оседлал молнию.