Паулина Гейдж - Искушение богини

– Ты лжешь, лжешь! Я тебе нисколько не нужен! Ты явилась сюда за другим, от меня этого не скроешь, Хатшепсет. Ты запретила мне приближаться к твоей постели, и не было еще случая, чтобы ты брала свое слово обратно.

Она сделала шаг и положила руки ему на плечи; отвечая, женщина стиснула пальцы, потом отпустила и провела ладонями вдоль его тела, по мягкому животу.

– Но ведь я же не поклялась именем бога.

– Нет, поклялась! И оставь меня в покое!

Но он не оттолкнул ее. Она придвинулась ближе, припала губами к его шее.

– Тогда я говорила, объятая пламенем гнева, – прошептала она. – Позволь же мне теперь поговорить с тобой совсем о другом пламени.

Собрав волю в кулак, он стиснул ее руки в своих и посадил ее на ложе, сам сел рядом. В дверь позади них постучали, но он крикнул, чтобы шли прочь, не разбирая, кто это. Потом посмотрел Хатшепсут в лицо. На лице ее была улыбка, волосы растрепались, на щеках играл румянец, она часто дышала, за приоткрытыми губами белели зубы.

Он вглядывался в ее лицо, стараясь обнаружить малейшую тень притворства, но она продолжала смотреть на него невинными, широко открытыми, чистыми глазами, и его плечи наконец поникли.

– Зачем тебе нужен еще один ребенок? У нас есть Тутмос и Неферура, и трон Гора останется в наших руках.

– Это по-твоему, но не по-моему. Может, я и раздумала отказывать тебе в своем ложе, но я по-прежнему запрещаю женить Тутмоса на Неферуре.

– Во имя всех богов, Хатшепсет, почему, почему, почему? Что за демон в тебя вселился? Что творится в твоей несравненной головке? У Тутмоса есть все задатки хорошего фараона, а Неферура хороша собой, и из нее получится прекрасная соправительница. Что в этом плохого?

– У Тутмоса, может, и есть задатки, только не я их ему дала, – сказала она тихо, ее глаза сузились, – а моя Неферура будет не только красотой и желанием день за днем ходить по пятам фараона. Я хочу, чтобы на троне Египта был фараон моей крови, и только моей.

Он посмотрел на нее с восхищением.

– Ты одержимая, – сказал он. – Значит, ты хочешь родить от меня сына, выдать за него Неферуру и отдать им власть.

– Именно так. Мой сын и моя дочь, оба боги.

– Но может, у нас родится еще одна девочка.

– Придется рискнуть. Это необходимо, Тутмос. Отродье Асет не будет носить двойной венец, пока в моих силах этому помешать.

– Ты мне льстишь! – съязвил он. Воскликнув, она коснулась его бедра.

– Я не хотела тебя обидеть. Мы с тобой происходим из одних и тех же царственных чресл.

Тутмос пожал плечами:

– Я фараон, и мне безразлично, что ты говоришь, ибо ты не можешь лишить меня того, что принадлежит мне по праву.

И он выпятил губу.

– Дорогой мой Тутмос! – сказала Хатшепсут нежно. – Разве я не воздаю тебе все почести, какие пристало воздавать фараону?

– Нет, не воздаешь, но это не важно. Ты у меня в крови, Хатшепсут, точно заразная болезнь; за все годы, что мы не касались друг друга, мне так и не удалось освободиться от тяги к тебе.

– Тогда налей мне вина, запри дверь, и мы наверстаем все, что упустили из-за моей глупости.

Он взял оправленный в золото кувшин, налил ей вина, как она просила, и, ослепленный тщеславием, даже не спросил себя, куда она так торопится. Они сплели руки и выпили вместе. Почувствовав, как вино наполняет ее тело теплом и слегка кружит голову, Хатшепсут подставила ему губы для поцелуя, зная, что через несколько мгновений отвращение к телу мужа пройдет, растворится в темном потоке ее собственной страсти.

Изнывая от нетерпения, она ждала первых признаков беременности, не давая покоя лекарям и присматриваясь к себе; и когда наконец она узнала, что снова готовится подарить Тутмосу и Египту дитя, то немедленно отправилась в храм и взмолилась Амону, чтобы он сделал растущее в ней семя мальчиком. Страна возрадовалась, зато Асет выслушала новость в зловещем молчании, посадила маленького Тутмоса к себе на колени и так свирепо стиснула его, что ребенок испугался. После она никогда не заговаривала со своим царственным возлюбленным о предстоящем появлении на свет еще одного младенца. Сам Тутмос не радовался, но и не сердился – он старался не обижать Хатшепсут, чтобы и дальше наслаждаться ее сильным телом, и она охотно принимала его, пользовалась им, испытывая к нему все большую благодарность, по мере того как подавленное состояние духа проходило.

Время шло, она опять стала ко всему безразличной, но мысль о том, что она будет делать, если ребенок окажется девочкой, посещала ее все чаще. Амон ничего не обещал ей, и даже в уединении собственной комнаты, ночь за ночью простаивая на коленях перед его алтарем, она не ощущала согревающей уверенности в ответ на свои молитвы. Она приказала приносить больше жертв, и велела Тахути отлить для храма новые двери из меди и бронзы, украшенные электрумом, чтобы бог видел, как она ему предана. Когда их навешивали, она сама пришла совершить приношение, крохотная на фоне непомерно больших створок, которые полыхали в лучах раскаленного добела Ра так, что сияние густо-коричневого металла можно было видеть с другого берега реки.

По мере того как близился срок, беспокойство Хатшепсут распространилось сначала на ее непосредственное окружение, а потом и на весь город, так что и жители Фив, и обитатели дворца, и жрецы в храме просто сходили с ума, гадая, кто же родится у царицы. Сенмут, видя в царице отражение собственных потаенных желаний, выбивался из сил, стараясь занять ее текущими делами, но даже его общество не приносило ей облегчения. С горечью она думала о том, что это ее последний шанс, что, только дав Египту наследника чистой царской крови, она сможет смириться с мыслью о необходимости до конца дней прятать свое могущество за спиной Тутмоса.

Наконец срок настал, и князей Египта снова призвали к царскому ложу. На этот раз роды были стремительными. Хатшепсут, которая в перерывах между схватками расхаживала по комнате от стены к ложу и обратно, мучимая сомнениями и нетерпением, едва успела лечь и приготовиться, когда младенец, громко крича и молотя ручками и ножками, явился на свет.

Мгновение все затаив дыхание ждали, но вот повитуха с улыбкой повернулась к ним, а лекарь начал собирать свои снадобья.

– Снова девочка! И красавица!

Хатшепсут издала долгий протестующий крик и зарылась головой в подушки, а мужчины молча вышли из комнаты, обрадованные рождением еще одной царевны и озадаченные реакцией царицы, ибо все понимали, что в случае неожиданной смерти Неферуры другая царская дочь узаконит право наследника на престол, когда придет время.

Сенмут замешкался у дверей, всей душой стремясь обратно в комнату, чтобы утешить женщину, чьи рыдания не могла заглушить даже подушка, но мудро решил оставить ее одну, приложил свою большую печать к свитку на коленях писца Анена и зашагал сквозь шелесты ночи домой, к себе во дворец.