Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

— Что? Что!!! — сразу поняв намёк жены, крикнул Павел удушенным голосом, который от этого звучал совсем гнусаво и сипло, больше чем всегда. — Так ты полагаешь?

— Сохрани Боже… Я бы никогда… Но, услыхав намёк… я вгляделась… И правда… Она… Малютка похожа совсем не на них… а скорее…

— На кого?.. На кого… Не мямли!.. Стой, давай сюда принцессу… Да, что-то сдаётся…

— Ну, конечно, вылитый портрет князя… Адама! — обрывая сомнения мужа, подсказала ему суровая бабушка.

— Да, да! Верно… Проклятье… Бери, унеси её… Не то!.. Уйди скорее! Я покажу… Я проучу! Это даром не пройдёт! — дрожа от припадка ярости, бормотал Павел.

Бабушка с малюткой быстро скрылась.

— Ростопчина ко мне! — бросил Кутайсову приказание Павел.

Мгновенно Кутайсов очутился в соседнем покое.

— Граф Фёдор Васильевич, его величество вас зовёт! — мягко, льстиво обратился он к Ростопчину, которого ненавидел как опасного соперника. И тут же негромко по-русски добавил: — Мой Бог!.. Зачем только эта несчастная женщина пришла расстраивать его своими словами?!

Ростопчин слегка вздрогнул, хотел задать вопрос лукавому прислужнику, но времени не было. Он только кинул на себя взгляд в зеркало, поправил ленту, ворот камзола, волосы, подтянулся и торопливо двинулся к двери, словно шёл навстречу скрытой опасности и нарочно бодрился, скорее хотел стать с ней лицом к лицу. Такое же чувство испытывали все, кого призывал Павел или кому приходилось по делам являться к государю.

Едва Ростопчин переступил порог, он увидел Павла в состоянии крайнего бешенства. Он бегал из угла в угол по кабинету, фыркал, выкрикивал проклятия и брань кому-то, то и дело узловатыми пальцами касался щеки, носа, невольная судорога искажала бледное лицо.

Увидя Ростопчина, Павел остановился перед ним, поглядел несколько мгновений и вдруг выкрикнул:

— Идите, сударь, напишите как можно скорее приказ: князя Адама Чарторижского, камергера и прочее и прочее, сослать, сдать солдатом в сибирские полки…

— Ваше величество! — начал было поражённый Ростопчин.

— Не понимаете? Не желаете слепо повиноваться? Вы — тоже якобинец, бунтовщик… Ну так знайте: моя жена сейчас вызвала у меня сомнение… относительно мнимого ребёнка моего сына. Теперь поняли? Толстой знает это так же, как и она!.. Ну-с!..

— Позвольте сказать, ваше величество?..

— Что? Ещё сказать? Мало вам? Ну, говорите! Я убеждён… Но если желаете, говорите. Ну, что же вы?

— Прежде всего в одном головой своей ручаюсь: всё, что было сказано её величеству… что государыня была вынуждена сказать здесь, всё это одна клевета! Её высочество, все знают — она чиста и добродетельна, как редкая женщина на земле… Ваше величество, как рыцарь, как магистр ордена рыцарей-мальтийцев, конечно, пощадите честь женщины… Тем более жены собственного сына… Если бы даже что и было?.. Неужели вы пожелаете такого громкого скандала, ваше величество? Что скажет мир? Что подумает та очаровательная женщина, которая теперь для нас всех стала образцом прелести и чистоты…

Намёк на Лопухину прекрасно повлиял на Павла. Он утих, задумался даже.

— Вот видите, ваше величество, — обрадованный, торопливо продолжал Ростопчин, — вы сами задумались… Значит?..

Этим намёком на неправоту решения Павла всё было испорчено, что так уже налаживалось прежними доводами честного вельможи.

Приосанясь, Павел заговорил тише, но внушительно, властно:

— Разговоры кончены! Извольте идти и написать приказ!

— Моя жизнь, ваше величество, в вашем распоряжении. Но обесславить женщину я не могу, хотя бы рисковал этой жизнью. Простите, государь!

С низким почтительным поклоном вышел Ростопчин из кабинета и молча направился к себе, стал разбирать бумаги, велел готовить чемоданы, ожидая, что явится кто-нибудь с приказом об аресте.

Он ошибся. Иногда на Павла находили минуты просветления.

Явился камердинер от Павла с запиской. Здесь Павел писал всё, что услышал от жены: относительно чёрных и голубых глаз и тёмных волос малютки. О сходстве её с предполагаемым фаворитом Елизаветы князем Адамом.

«Надеюсь, — заканчивалась записка, — теперь приказ мой будет вами исполнен? В прочем пребываю к вам благосклонным. Павел ».

Ободрённый таким поворотом дела, Ростопчин прошёл к государю, кое-как снял раздражение, уговорил смягчить опалу.

— Ну, хорошо. Будь по-вашему. Чтобы, в самом деле, огласка не легла пятном на честь сына… Сейчас же напишите, здесь на моём столе. Устный приказ… Кхм… кхм! «Гофмейстера князя Чарторижского послать немедленно… министром… кхм… кхм… министром нашим… к королю сардинскому…» Есть? Прекрасно… Пусть прогуляется… Поскачет по Европе… полюбуется на чёрненьких итальяночек… А нам здесь не надо таких молодцов!..

— Ваше величество?!

— Что ещё? Или уж и говорить я не имею права, что думаю?.. Ступайте, исполнить немедленно…

Двенадцатого августа было записано это устное распоряжение…

Александр и Елизавета были поражены чуть ли не больше самого князя, узнав об опале, постигшей их друга. Они поняли, что вызвало эту немилость, и только не могли угадать: откуда, чьей рукой нанесён такой ехидный, страшный удар?

В тот же вечер Павел, войдя в комнату, где ожидали его выхода дочери и Елизавета, подошёл к последней, не стесняясь присутствием большой свиты, взял за руку, повернул лицом к свету, уставился на неё самым оскорбительным образом, глядел так несколько мгновений, которые показались той вечностью и всем невольным свидетелям тяжёлой сцены, отпустил руку, отошёл и с тех пор больше трёх месяцев ни слова не говорил с заподозренной невесткой…

Двадцать третьего августа князь Адам выехал в Италию.

Очень тепло и дружески простилась Елизавета со своим рыцарем. Александр даже пролил несколько слёз при расставании. Но что-то затаённое чуялось в ласковых прощальных словах, в крепких дружеских объятиях принца.

Казалось, Александр охотнее предал бы забвению, если бы даже убедился, что его друг и его жена были ближе, чем позволяет это мораль… А шума, скандала, поднятого вокруг имени Елизаветы и его собственного — хотя б и несправедливо, — этого пуще всего не хотел Александр!.. Это и вызвало налёт холодности в минуту разлуки между двумя людьми, которые, словно братья по духу, были близки и дороги друг другу несколько лет подряд.

Недолго жила малютка-княжна, невольно доставившая столько горя близким людям своим появлением на свет. 28 июля 1800 года её не стало…

А в ночь с 11-го на 12 марта 1801 года погиб и Павел… И одним из тех, кто прекратил жизнь этого несчастного человека, явился Уваров, столько милостей получивший от своей жертвы в минувшие дни!..

Минуло царство мрака, недолгое, но такое мучительное, беспросветное!