Сергей Сергеев-Ценский - Первая мировая. Брусиловский прорыв

Уже на втором заседании офицерского комитета было решено делать только объединённые собрания солдатского и офицерского комитетов. На первом объединённом заседании уже было ясно, что комитет в полку может быть только один, что и было тут же проведено в жизнь. Мы очень гордились потом тем, что это почувствовано и проведено у нас в жизнь раньше других и даже раньше, чем это сделал армейский комитет, также сливший потом свои разрозненные части.

Дошёл до нас приказ № 1 [90] Приказ № 1 Петроградского Совета был отдан по Петроградскому гарнизону 1 (14) марта 1917 года. Будучи распространён на фронте, приказ способствовал демократизации армии и сыграл немалую роль в её революционизировании. . Он, конечно, не попал в штабы, а сначала робко, как бы из-под полы, читался в окопах. Мне его показал Гурьянов. Поймав меня как-то одного в ходе сообщения около моего блиндажа, он протянул мне печатный листок.

— Вот, ваше высокоблагородие, документик, почитайте-ка.

Оказался приказ Да 1, перепечатанный и распространяемый от каких-то организаций в Риге. Читаю и вижу, что Гурьянов с напряжённым любопытством за мной наблюдает.

Отмена отдания чести, обращение к солдатам на «вы», обращение к офицерам по чинам, комитеты, — всё ясно, нужно и последовательно. Но дальше хуже: выборное начальство. Это уже, ясно, или конец войне, или полное поражение армии.

Отменяется параграф 19-й устава внутренней службы. Стараюсь вспомнить этот параграф и не могу.

— Отмена запрещения играть солдатам на деньги в карты, — поясняет мне Гурьянов, очевидно, детально ознакомившийся с приказом.

— Ну, как, ваше высокоблагородие? — задаёт он мне вопрос.

Объясняю свои впечатления и своё недоумение по поводу карт в таком важном по существу документе.

— Тут, верно, неустойка вышла, — соглашается он со мной.— Надо бы и офицерам запретить, а они и солдатам разрешают. А насчёт выборов, по-моему, тоже хорошо, ежели к ним сознательно отнестись. А что насчёт войны, так и ладно, ни к чему она, — закончил он, протягивая руку за приказом.

Однако, по моей просьбе, он оставил листок у меня, взяв обещание вернуть ему его на другой день обратно.

Только у себя на свободе рассмотрел я, что этот приказ по «петроградскому гарнизону» и будто бы к нам отношения не имеет. Кроме того, увидел, что он не Временного Правительства, а Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, т.е. величины, для нас по тем временам не имевшей, ясных юридических форм. Тем не менее было очевидно, что он уже проник в массы и рано или поздно войдёт в жизнь.

Говорил с Кузьмичевым, который командовал полком. Этот решительный раньше, не задумывающийся ни над чем человек окончательно растерялся под напором идущих событий.

— Ни черта не понимаю, — откровенно сознался мне он. Всё же договорились провести в жизнь через комитет этот приказ, за исключением выборности.

— Ну, тебе видней, недаром с революционерами якшался, — закончил наш разговор Кузьмичев. — Только не подведи, смотри.

— С какими революционерами? — спросил я, недоумевая.

— Ну, ладно, дурака не валяй, ведь я теперь командир полка, для меня секретных бумажек нет, спроси Игнатия Васильевича.

Суслов, что-то писавший тут же за столом, поднялся и объяснил мне непонятные слова Кузьмичева.

— Теперь можно познакомить вас, Геннадий Николаевич, с одной бывшей «секретной» бумажкой. Вы помните, когда прибыли в полк пред войной и вам командир полка не дал роты и назначил младшим офицером. Я теперь ужасно доволен, что имею возможность открыть всю эту историю, а то меня всё время огорчало, что вы могли быть на меня в претензии за эту историю.

— Ну? — перебил я его, заинтересовавшись.

— Что, задело за живое? — усмехнулся Кузьмичев.

Суслов тоже улыбнулся.

— Ну, так причиной этому была секретная бумажка, полученная в полк пред вашим приездом. Да лучше я её вам покажу.

И, достав папку с секретными бумагами, он открыл её и нашёл эту злополучную бумагу. Какой-то отдел какого-то департамента ставил командира полка в известность, что прибывающий в полк капитан Чемоданов по службе его на Нерчинской каторге выявил свою политическую неблагонадёжность, почему ему рекомендуется, так и написано: «рекомендуется», не давать никакой должности, связанной с самостоятельностью.

Я весело свистнул. Новые для меня сведения теперь были только комичны.

— Вот, Геннадий Николаевич, — закончил Суслов, — исключительно поэтому вам и пришлось пробыть все варшавские бои в тяжёлой роли младшего офицера.

Приказ мы провели, хотя начальство нам его не подтвердило; разговоры о выборном начале, начавшиеся было среди солдат, тоже замолкли в связи с приказом № 2.

Наш армейский комитет стал на ту точку зрения, что приказ № 1 в целом относится к петроградскому гарнизону, но тем не менее вытравить его из фронта было невозможно, и он хоть не везде сразу, но прошёл и укрепился в жизнь.

Помню этот приказ в офицерском армейском комитете. Председатель Кучин разбирал вопрос об отношении к отданию чести. Толково, спокойно он доказывал о несвоевременности и ненужности его, но многим, видимо, слова Кучина показались неубедительными. Небольшие группы сторонников отдания чести перебивали Кучина протестующими возгласами. Выступил с трибуны и «защитник чести».

Высокий, бравый, с пышными усами ротмистр, недурной оратор, взялся выразить мнение протестующих.

Разврат, развал, честь России... Все беды должны были обрушиться на наши головы с отменой отдания чести. Россия пускай себе делает революцию, но армия должна остаться вне жизни.

Страсти разгорались.

Чувство стыда и недоумения вызывала эта сцена. Дикими и непонятными казались эти взрослые люди, шумевшие и протестовавшие против ненужного и неизбежного, люди, не понимавшие революции, не чувствовавшие её неудержимого движения.

Атмосферу несколько разрядил командир одного из латышских полков, полковник Вацетис. Небольшого роста, с полным, по-актёрски бритым лицом, он показался на трибуне и спокойным насмешливым тоном заставил остыть разгорячённых протестантов. «Уж большинство солдат всё равно не отдают чести, — говорил он между прочим, — и, поверьте, не в этом смысл и не на этом держится дисциплина».

— Вот сегодня, — рассказывал он дальше, — я сегодня нарочно опыт произвёл. Смотрю — идёт солдат, вижу — рука по привычке тянется, а хочется свободу почувствовать, честь не отдать. Я ему сам первый козырнул, и он сейчас же ответил, и вижу — охотно прикладывает руку к козырьку. Значит, это не дисциплина, а только естественное желание почувствовать себя свободным, осязать эту свободу.

Страсти утихли, и вопрос для всех стал бесспорным.

Это было одно из моих немногочисленных участий в заседании комитета, на котором были представители-офицеры всех частей XII армии. И каких разнообразных деятелей периода революции выделил этот комитет! Из него вышел и бывший главком Вацетис, и соратник Юденича полковник Родзянко, так импонировавший собранию своим блестящим внешним видом и родством с председателем государственной думы. Он же дал и довольно крупную в своё время фигуру революции Сиверса, скромного по тем временам поручика одного из армейских полков.