Георгий Полилов - Андрей Боголюбский

Избыток сил толкал к дерзким подвигам. Он был из тех, кому жизнь не в жизнь, если нет трудных задач, ловких соперников и жестоких опасностей. Как всякий юноша, он не сомневался в своём счастливом жребии. Он привык сознавать себя сыном великого народа и будущим соправителем огромной, кипящей богатством страны, которая ведома и слышима во всех концах земли. Он отдавал себе отчёт в её мощи и любил её гордой и деятельной любовью. Ему хотелось власти над людьми и долгой славы.

Вот тогда-то, бежав из Киева, и совершил он свой первый поход в Залесье.

Ростово-Суздальское залесье с его древними русскими городами, возникшими ещё до Рюрика [1] ...древними русскими городами, возникшими ещё до Рюрика... — Значительные поселения на месте Ростова и Суздаля возникают с конца восьмого столетия. Судя по данным археологии, их заселяли представители местных угро-финских племён, продвигавшиеся с юго-запада восточные славяне, а также балтийские славяне из Поморья. , считалось владением Мономахова отца, Всеволода Ярославича [2] ...Мономахова отца, Всеволода Ярославича... — Всеволод Ярославич (1036 — 1093) — младший из триумвирата сыновей Ярослава Мудрого, взявших власть на Руси после смерти отца. Владел Ростово-Суздальской землёй, после изгнания Изяслава и смерти Святослава — единоличный великий князь киевский. , уже тринадцатый год. Однако для него это был пока лишь заглазный и мало ценимый придаток к его главной, Переяславской волости, расположенной под Киевом. Теперь же, когда из-за половцев Переяславская волость стала на время недоступна, Ростовская земля приобрела вдруг новое значение.

Этот далёкий тыл нужно было оберечь от опасностей внешних и внутренних. Там под боком мордва, а за её спиной, на Волге и на Каме, — жадные до наживы булгары. Туда ещё с давних времён изгоняли неугодных князьям бояр, которые, сплотившись с местными коренными вотчинниками, образовали значительную и недружелюбную силу. Залешане и в городах и в сёлах стонали под боярским ярмом. Мятежи достигали там иногда таких размеров, что самому Ярославу пришлось двинуться туда однажды с дружиною на выручку тамошней знати, избиваемой голодной челядью. Последние киевские происшествия могли вызвать опасный отклик в этой беспокойной среде. Потому-то и послан был туда Владимир.

Но мог ли опасливый Всеволод Ярославич приказать ещё не испытанному в боях любимому сыну идти в Ростов не обычным, окольным речным путём, а прямой дорогой, посуху, через глухие леса, которыми владели хоть и родственные по крови, но враждебные вятичи, закоснелые язычники? Это значило бы посылать юношу на такой подвиг, который в те времена считался посильным разве только богатырям.

Мономах совершил этот подвиг. И, сделав так, поступил по своей воле, вопреки наказу отца, чтобы, дав простор молодой удали, поскорее оправдать себя в собственных глазах.

Вот почему теперь, спустя пятьдесят лет, как, впрочем, и всегда на этом пути, так встревожена была его память.

Прогнав из головы безлепицу, Мономах привычным усилием послушного ума собрал растрепавшиеся мысли. Прохлада лесного бессолнечного утра располагала к трезвым оценкам.

Что говорить — много сделано за полстолетия. Сбылось, кажется, все, о чём мечтал смолоду.

Если золотой киевский престол достался Мономаху лишь на склоне дней, так ведь только оттого, что сам не захотел брать его раньше, чтобы не ввязываться в кровавые споры со сварливой княжеской братией. Но и задолго до того, когда съезжались, бывало, русские князья для устроения мира и когда в знак любви и родства рассаживались все на одном ковре, Владимиру отводилось на этом ковре почётнейшее место. И когда, дав другим откричаться, он принимался говорить своим ровным голосом, никто не смел его перебить; даже ветер как будто унимался, переставая трепать шёлковые полы княжого шатра.

А утвердившись в Киеве, Владимир сразу заставил вспомнить забытое после Ярослава старейшинство матери городов русских. Под тяжестью руки Мономаха присмирели завистливые князья, притихло ненасытное боярство, примолк строптивый Новгород.

Владимир знал, что добытой власти не упустит, пока жив, а умирая, без препятствий передаст потомству: для того нынче весною и перевёл в Белгород старшего и лучшего из сыновей [3] ...перевёл в Белгород старшего... из сыновей... — Мстислав Владимирович (Фёдор Васильевич) Великий (1076 — 1132) — князь белгородский, после смерти отца великий князь киевский, старший из восьми сыновей Владимира Мономаха. Со смертью Мстислава историки подводят окончательную черту под «централизованным» этапом истории Киевской Руси. , чтоб был вблизи и в смертный его час сразу перенял киевский престол.

Отцово наследство расширил и укрепил за своим родом, рассадив по всем городам сыновей, а владения двоюродных братьев, опасных родовым старшинством, замкнул в полукольцо своих земель.

Половецкой беде положил своими победами предел хоть на время. Загнал грабителей за Дон [4] … Загнал грабителей за Дон... — В начале великого княжения Мономах совершил два крупных похода на половцев, увенчавшихся крупным успехом. и надолго отбил у них охоту соваться к Киеву.

Кого только не рубил этот старый меч! Все самые сильные враги сокрушены и один за другим сошли в могилу.

Да, всё это так, былой позор искуплен: и крепкая власть, и подлинная, летописная слава — на многие века; молва о победах Мономаха прошла по всем западным странам, докатилась до Рима. Но легко ли досталось, дёшево ли обошлось?

Людская злость страшнее звериной. Когда-то, в молодости, вязал своими руками диких жеребцов. Тур поднимал на рога. Лось топтал. Вепрь отодрал от бедра меч. И доныне, даже вот и сегодня (верно, к ненастью), ноет левая нога, помятая медведем. Что всё это по сравнению с теми страхами и обидами, каких натерпелся на своём веку от людей! Да не от чужих, а от своих же кровных — от братьев, от князей!

Сколько пролито крови! В одной только княжеской семье на памяти у Мономаха умерло не своей смертью восемь человек. И какой смертью: кого греки опоили ядом в Тмутаракани, кого чудь замучила в дальних северных лесах, кого прикололи сонного на возу, кого ослепили. А бояр и простого народа что полегло и в битвах с половцами, и — ещё того более — в княжеских усобицах! И мало ли казнено и уморено по тюрьмам!

«На сей крови, — размышлял Мономах (он был начитан и привык думать книжными образами), — на сей крови рассыпанная храмина Русской земли собрана опять, кирпич за кирпичом, и вознеслась без малого до прежней, Ярославовой высоты. Но и тогда, при Ярославе, не была прочна. А теперь?»

Он знал цену своей упорной воле, своей неутомимости, быстроте и изворотливости. А чего стоили его красноречие, его образованность, его щедрость, а главное — его душевная забота о русской славе! Когда он говорил: «Не хочу я лиха, но добра хочу братии и Русской земле», он не лгал и не пустословил.