Марта Холл Келли - Девушки сирени

Эсэсовец отпустил медальон и похлопал себя по груди.

– Я не понимаю.

– А я думаю, что понимаете.

– Вы хотите сказать, что не станете этого делать, если я приду к вам?

– Если вы так это поняли…

– Все немцы, которых я знаю, – культурные люди. Я не могу поверить в то, что вы просите пойти на это мать двоих детей.

Эсэсовец наклонил голову набок, закусил губу и поднял лопату.

– Жаль, что вы так к этому относитесь.

– Подождите, – взмолилась мама.

Немец взмахнул лопатой.

– О господи, нет! – закричала мама.

Она потянулась, чтобы взять эсэсовца за руку, но слишком поздно. Как только лопата поднялась в воздух, ее было уже не остановить.

В полночь мы с отцом пешком прошли шесть кварталов от нашей скромной квартирки в цокольном этаже здания до более красивого района Дюссельдорфа с белокаменными домами, где прислуга подметала улицу и прищипывала герань в наружных ящиках для цветов. Ночь, хоть и в конце сентября, была теплой и безветренной. Такую погоду называли «погода фюрера», потому что она способствовала кампаниям Гитлера. И уж точно помогла занять Польшу.

Я взбежала по ступенькам к двустворчатым дверям с белой кованой решеткой филигранной работы, защищавшей стекло «с морозом», и нажала кнопку серебряного звонка.

«Кац вообще дома?» – волновалась я.

За матовым стеклом горел слабый свет, но газовые фонари по сторонам двери были выключены. Отец ждал на улице – стоял в темноте, обхватив руками живот.

В тот год, когда здоровье отца ухудшилось так резко, что он был вынужден обратиться к старому лекарю-еврею, мне исполнилось двадцать пять. Нам запрещалось называть евреев докторами, для них подобрали термин «лекари». Также арийцам запрещалось часто обращаться к докторам-неарийцам, но мой отец редко следовал правилам.

Где-то в глубине дома зазвонил колокольчик. До этого я никогда не была в доме евреев и сейчас не горела желанием туда войти, но отец настоял на том, чтобы я отправилась с ним. В общем, мне очень не хотелось задерживаться в этом здании.

За матовым стеклом зажегся яркий свет и появился темный силуэт. Створка справа от меня приоткрылась, и я увидела своего бывшего сокурсника, одного из студентов-евреев, которых больше не желали видеть в университете. Он заправлял рубашку в брюки.

– Что вам нужно в такой час?

За спиной парня по лестнице спускался сам Кац. Толстый ковер поглощал звук его шагов, а за ним шлейфом волочился подол темно-синего халата. Он явно испугался – сгорбился, как старик, и выпучил глаза. Наверное, думал, что это гестапо.

Отец с трудом поднялся на крыльцо, встал около меня и оперся одной рукой на косяк.

– Извините, господин доктор, мне жаль, что пришлось вас побеспокоить, но боль просто невыносимая.

Узнав отца, Кац сразу заулыбался и пригласил нас в дом. Когда мы вошли, бывший студент-медик посмотрел на меня с прищуром.

Доктор проводил нас в свой кабинет, который был раза в три больше нашей квартиры, весь обшит деревянными панелями, а по стенам – полки с книгами в кожаных переплетах. Винтовая лестница вела на галерею, а там – еще книги. Доктор повернул круглый переключатель на стене, и у нас над головой засверкала люстра с тысячей хрустальных подвесок.

Кац усадил отца в похожее на трон кресло. Я пробежалась пальцами по подлокотнику. Красный, вышитый золотом дамаст был гладким и прохладным.

– Вы меня ничуть не побеспокоили, я просто читал, – сказал Кац и через плечо обратился к бывшему студенту: – Мой саквояж, пожалуйста, и стакан воды для господина Оберхойзера.

Парень плотно сжал губы и вышел из кабинета.

– Как давно усилилась боль? – спросил Кац.

Я встречала мало евреев, но о них много писали в учебниках и в «Штурмовике». Захват и контроль. Монополия на рынок юридических и медицинских услуг. Но Кац, казалось, был рад видеть отца, что странно, учитывая, в какой час мы пришли. Видимо, этот человек любил свою работу.

– С ужина, – ответил отец, обхватывая живот.

В то время я уже почти окончила медицинский институт и могла бы его проконсультировать, но он настоял на визите сюда.

Я осматривала кабинет Каца, а Кац осматривал моего отца. Камин из черно-белого мрамора, рояль. Книги на полках пыльные и засаленные. Каждая стоила больше, чем я за год зарабатывала в мясной лавке дяди Хайнца, где за полставки нарезала мясо для жаркого. И конечно, среди них был зачитанный том Фрейда. В кабинете горело несколько ламп, хотя свет от них никому не был нужен. Если бы мама видела такую расточительность…

Кац ощупал шею отца под ушами. А когда повернул руку отца, чтобы проверить пульс, на рукаве его халата заблестела вышитая серебряными нитками буква «К».

– Этому может быть причиной работа на фабрике Хоршафта, – пробормотал Кац. – На вашем месте я бы немедленно уволился.

Отец поморщился. Кожа у него была землистого цвета.

– Но мы не проживем без этой работы.

– Тогда постарайтесь хотя бы работать в помещении с вентиляцией.

Вернулся бывший студент-медик и поставил на столик рядом с креслом хрустальный стакан с водой.

«Неужели так сложно подать стакан отцу?» – разозлилась я.

Видимо, парень не знал, что отец на их стороне. Если бы отец не был столь сильно болен, он бы целый вагон таких вот спрятал в нашей задней спальне.

Кац вытряхнул на ладонь отца таблетку из пузырька и улыбнулся.

– Денег не нужно.

Значит, так они это делают? Ловят клиента на крючок, а потом запрашивают завышенную цену.

В наших учебниках описывались самые разные стратегии, которые использовали евреи, чтобы уничтожить репутацию трудолюбивых немцев. Они подмяли под себя мир медицины. Мои профессора говорили, что евреи держат результаты своих исследований при себе и делятся ими только в своем кругу.

Пока отец принимал таблетку, я разглядывала корешки книг. «Клиническая хирургия». «Стадии развития эмбриона человека и беспозвоночных». Целая полка томов в зеленом кожаном переплете с такими названиями, как «Атлас заболеваний покровов наружного глазного яблока», «Атлас сифилиса и венерических заболеваний».

– Любите читать? – полюбопытствовал Кац.

– Герта скоро заканчивает медицинский институт, – поделился с ним отец. – Она на ускоренном курсе. Интересуется хирургией.

Я отличилась на всех немногочисленных курсах хирургии, которые мне дозволялось посещать, но специализироваться на хирургии при национал-социализме женщинам не разрешалось.

– Ах вот как, – улыбнулся Кац. – Хирургия – королева медицины. Так, по крайней мере, считают хирурги. – Он взял с полки один из томов в зеленом переплете. – «Атлас общей хирургии». Не читали?

Я промолчала, а Кац протянул том мне. Похоже, кто-то из евреев все же делится.